Твои, Отечество, сыны

Получив еще ряд указаний, я принял решение построить боевой порядок бригады в два эшелона, с выделением сильного резерва. На дорожном направлении Пирогово — Киев оставался первый батальон капитана Симкина. Этот батальон уже имел опыт почти непрерывного четырехдневного боя. Его мы усиливали двумя 76-миллиметровыми орудиями.

На выгодном рубеже главного дорожного направления Хотив — Киев оборону должна была занять бригадная школа курсантов, усиленная батареей 45-миллиметровых орудий.

Записывая мои распоряжения и поглядывая на карту, начальник штаба Борисов спросил:

— Как быть со вторым батальоном? Ясно, что еще до наступления противник ударит по этому участку.

— Хитрить так хитрить, Владимир Александрович! Мы снимем и уведем батальон. Пускай немцы впустую тратят снаряды.

Он не понял.

— Оставить рубеж?

— Да, 13 августа ночью вывести, с соблюдением тишины, батальон в мой резерв. На старом месте оставить незначительную группу бойцов. Пусть не маскируются: противник должен думать, что мы занимаем оборону. А утром 13 августа, с началом артиллерийской подготовки немцев, эти бойцы должны покинуть окопы, уйти в тыл и присоединиться к батальону.

Борисов засмеялся:

— Ловко! Значит, немцы будут молотить пустое место?.. Хорошо.

Наш третий батальон мы перевели ночью на выгодный рубеж, уступом справа за бригадной школой. Таким образом, оборона выглядела довольно глубокой и сильной, и оставалось лишь укрепить ее в инженерном отношении, правильно организовать систему огня. Все это нужно было сделать ночью, незаметно для противника.

Готовилось большое сражение, а в такие часы забываешь об усталости, даже об ужине и сне.

Четвертый батальон капитана Зайцева я берег для ввода в бой. Своего начштаба и неустанного Борисова послал в помощь начальнику школы Михайлову. Используя естественные заграждения, они укрепили на этом участке оборону. В течение ночи курсанты надежно зарылись в землю, и к утру на пути противника выросла серьезная преграда.

Начальника разведки Алексея Питерских я не видел с вечера и уже тревожился о нем. Этот смелый, находчивый, никогда не унывающий офицер добывал для штаба бригады исключительно ценные сведения. Он ходил в разведку то с младшим политруком Ржечуком, то с переводчиком Пасечником, то с двумя-тремя отобранными им бойцами, пробирался в боевые порядки гитлеровцев, приводил «языка».

Питерских, как говорили наши офицеры, «исключительно везло». Но за этим «везением» крылись хладнокровный расчет, высокое самообладание и мужество.

Если он отсутствовал несколько часов подряд, у меня не было сомнения, что Алексей действует на переднем крае.

И на этот раз я не сомневался, что бывалый разведчик вернется к утру, коротко, четко изложит добытые сведения, а потом, улыбнувшись, скажет, что у него имеются веские подтверждения этих данных, и кивнет бойцам, а те введут в блиндаж еще одного перепуганного до смерти гитлеровца.

Стройный, красивый, с открытым волевым лицом, с веселым взглядом из-под густых бровей, в свободные минуты, беседуя с товарищами; он снова, словно невзначай, вспомнит о своем родном Владивостоке, городе, который он так любил…

Но ни в эту ночь, ни утром свидеться с Алексеем Питерских мне не довелось.

Я заметил, как, сняв трубку и отозвавшись на вызов, вдруг побледнел молодой телефонист, и расслышал, как дрогнул его голос.

— Товарищ полковник… беда… Начальник разведки Питерских…

Я бросился к телефону.

— Что?

Докладывали из первого батальона. Возвращаясь из расположения противника, Алексей Питерских погиб в неравной схватке.

Я осторожно положил телефонную трубку. Это была тяжелая утрата. И хотя смерть стала привычной в этом лесу, мне еще долго не верилось, что Алеша Питерских не вернется.

Вскоре я узнал от полковника Потехина, что 13 августа правее нас перейдет в наступление двумя полками 147-я дивизия.

— Возможно, — сказал Потехин, — что вашей бригаде придется принять на себя главный удар противника.

Не скрою, эта фраза, оброненная словно невзначай, будто речь шла о чем-то самом обычном, усилила мою бессонницу. Все-таки курсанты — воины очень молодые. Не дрогнут ли они? Ведь на них пойдут самые отпетые фашистские головорезы. Да и танки враг использует здесь наверняка: местность вполне подходящая… И все же в глубине души я верил, что ребята устоят. Эту уверенность разделяли Марченко и Чернышев: они не раз собирали в эти дни коммунистов и комсомольцев и тесно сблизились со своими бойцами.

Когда на рассвете немецкая авиация группами по 10–12 самолетов двинулась поэшелонно бомбить Киев, я понял, что пленный немец сказал правду: гитлеровцы собрались наступать. С минуты на минуту следовало ожидать начала их артиллерийской подготовки. Я предупредил об этом войска и доложил в штабы дивизии и корпуса.