Твой девятнадцатый век

Кумир на бронзовом коне…
Кто неподвижно возвышался
Во мраке медною главой…

«Медь», «медный» — эти слова Пушкин любил. В сочинениях — тридцать четыре раза, чуть меньше, чем «железо» (сорок раз); медь — звонкая, громкая, сияющая («медными хвалами Екатерининских орлов», «сиянье шапок этих медных», «и пушек медных светлый строй»); но есть и медный лоб Фиглярина, и «медная Венера» — Аграфена Закревская, то есть монументальная женщина-статуя^[17].

Меж тем, отбирая лучшие металлы и сплавы для эпитетов, поэт имеет перед собой уж по крайней мере трех бабушек.

Ненастоящую, «ту, что из бронзы»… Настоящую, царскую — Екатерину Вторую, до которой скоро дойдет черед в «Истории Пугачева», «Капитанской дочке», статьях о Радищеве.

Настоящую, гончаровскую: не ту, разведенную жену деда Афанасия (удравшую с Заводов от мужнина разврата еще двадцать лет назад, сдвинувшуюся с ума, но все проклинающую «дурака Афоню»), — имеем в виду бабушку петербургскую по материнской линии, да какую!

Наталья Кирилловна Загряжская, восьмидесятитрехлетняя (впрочем, и Пушкина переживет), помнящая, и довольно хорошо, императрицу Елисавету Петровну, Петра III, Орловых. «Надо вам рассказать о моем визите к Наталье Кирилловне: приезжаю, обо мне докладывают, она принимает меня за своим туалетом, как очень хорошенькая женщина прошлого столетия. — Это вы женитесь на моей внучатой племяннице? — Да, сударыня. — Вот как. Меня это очень удивляет, меня не известили, Наташа ничего мне об этом не писала (она имела в виду не вас, а маменьку). На это я сказал ей, что брак наш решен был совсем недавно, что расстроенные дела Афанасия Николаевича и Натальи Ивановны и т. д. и т. д. Она не приняла моих доводов: Наташа знает, как я ее люблю, Наташа всегда писала мне во всех обстоятельствах своей жизни, Наташа напишет мне, — а теперь, когда мы породнились, надеюсь, сударь, что вы часто будете навещать меня».

Через три года, в «Пиковой даме»: «Графиня… сохраняла все привычки своей молодости, строго следовала модам семидесятых годов^[18] и одевалась так же долго, так же старательно, как и шестьдесят лет тому назад».

Через пять лет будут записаны разговоры Загряжской о тех временах, когда «дамы играли в фараон», когда в Версале приглашали au jeu de la Reine^[19] и когда покойные дедушки доказывали бабушкам, что «в полгода они издержали полмиллиона, что под Парижем нет у них ни подмосковной, ни саратовской».

А. А. Ахматова запишет:

«…По указанию самого Пушкина, старая графиня в „Пиковой даме“ — кн. Голицына (а по нашему мнению Загряжская)».

Много событий, надежд, бабушек…

Москва, Петербург, Полотняный Завод, вести из Парижа о революции, свержение Бурбонов, некое веселое безумство — особое предболдинское лето 1830 года. Вяземский докладывает жене из столицы:

«Здесь находят, что <Пушкин> очень весел и вообще натурален. Хорошо, если пришлось бы мне с ним возвратиться в Москву».

А Пушкину хочется как раз в Петербург, ибо в Москве тихо, нудно.

«И среди этих-то орангутанов я осужден жить в самое интересное время нашего века!.. Женитьба моя откладывается еще на полтора месяца, и бог знает, когда я смогу вернуться в Петербург».

Однако бронзовая дама и заводской дедушка все денег не дают, и путь к свадьбе лежит через Болдино, а меж тем подступает время, в которое будет «обделывать выгодные дела» другой герой, сосед Гончаровых по Никитской улице гробовщик Адриан…

Из Болдина — невесте:

«Сейчас же напишу Афанасию Николаевичу. Он, с вашего позволения, может вывести из терпения».

«А вы что сейчас поделываете? Как идут дела и что говорит дедушка? Знаете ли, что он мне написал? За Бабушку, по его словам, дают лишь 7000 рублей, и нечего из-за этого тревожить ее уединение. Стоило подымать столько шума! Не смейтесь надо мной: я в бешенстве. Наша свадьба точно бежит от меня».

Через месяц:

«Что дедушка с его медной бабушкой? Оба живы и здоровы, не правда ли?»

Плетневу:

«Скажу тебе (за тайну), что я в Болдине писал, как давно уже не писал».

Наконец, дедушке Гончарову:

«Милостивый государь дедушка

             Афанасий Николаевич,

спешу известить вас о счастии моем и препоручить себя вашему отеческому благорасположению, как мужа бесценной внуки вашей, Натальи Николаевны. Долг наш и желание были бы ехать к вам в деревню, но мы опасаемся вас обеспокоить и не знаем, в пору ли будет наше посещение. Дмитрий Николаевич^[20] сказывал мне, что вы все еще тревожитесь насчет приданого; моя усиленная просьба состоит в том, чтоб вы не расстроивали для нас уже расстроенного имения; мы же в состоянии ждать. Что касается до памятника, то, будучи в Москве, я никак не могу взяться за продажу оного и предоставляю все это дело на Ваше благорасположение.

С глубочайшим почтением и искренно сыновней преданностию имею счастие быть, милостивый государь дедушка,

Вашим покорнейшим слугой

        и внуком

              Александр Пушкин.

24 февр.

1831

Москва».