Тварь непобедимая

* * *

Наступил день, когда Ивану Сергеевичу Лукову дали наконец полноценно прийти в сознание.

До этого он просыпался лишь однажды, когда, после извлечения из ванны, его поместили в комнату с белыми стенами и гудящими газоразрядными лампами. Это был страшный день.

Он помнил, как тогда дрожали и отдавались болью его мышцы, как странно чувствовались органы, словно бы оказавшиеся не на своем месте. Он помнил и то ощущение, когда, с трудом повернув голову, увидел вдруг свою руку. Не руку, вернее, а уродливую клешню, покрытую шипами и шишками, обтянутую шершавой желтой кожей, из которой торчала грубая щетина.

И как глаза затянула желтая пелена ужаса, как он скатился со стола, обрывая какие-то трубки и обрушивая на пол аппаратуру, как катался по комнате, терся о стены, стремясь избавиться от этой безобразной оболочки, как кричал, кричал, кричал...

Луков не знал, сколько времени прошло с того дня, ибо время превратилось для него в белый мутный кисель, из которого он лишь иногда выплывал, чтоб снова утонуть. Да, были и другие пробуждения – зыбкие и неверные, когда в сознание робко Пробивался дрожащий свет ламп, мир снова обретал форму той же тесной комнаты, доносились какие-то приглушенные звуки. И опять проступал тот первобытный ужас...

Но всякий раз Лукову не давали осознать его до конца. Обязательно появлялся человек в чистом зеленоватом комбинезоне, что-то делал, открывал какие-то краники, звенел посудой и инструментами... И снова наступал покой.

Сегодня все было иначе. Человек в комбинезоне так и не появился, когда Луков открыл глаза и аппаратура принялась тревожно сигналить. Он лежал, пристегнутый ремнями по рукам и ногам. Он ясно различал каждую деталь в этой крошечной комнате со стеклянной стеной, он слышал и осознавал каждый звук. А главное – он все помнил.

Муки, перенесенные в то первое пробуждение, казались пределом того, что может выдержать человек. И тем не менее каждую минуту Луков ждал новых мучений, еще более страшных. Он не знал, чего именно боится, страх жил сам по себе, как может жить в человеке чувство голода. Он готовился перенести еще много нестерпимых минут, каждая из которых являлась новым шагом в пропасть, где рождаются и живут страдания.

Обычный человек от всего этого за час сошел бы с ума. Но Луков не был теперь обычным человеком.

Наконец появился все тот же человек в комбинезоне, но на этот раз не стал ничего делать. Он лишь обошел кушетку вокруг, постоял с минуту перед шкалами приборов, не спеша тронул какие-то переключатели. Потом приподнял одну из прозрачных трубочек, уходивших под пластырь на теле Лукова, и что-то влил в нее, вставив в пластмассовый переходник шприц без иголки.

Через несколько минут пришла необычная легкость. Она была во всем – в дыхании, в мышцах, в мыслях. Словно бы действовало чудесное лекарство, моментально исцеляющее и телесные, и душевные раны. Было только жаль, что его не давали раньше. Впрочем, Луков не знал, что к этому лекарству очень быстро привыкают, как и к любому сильному наркотику.

А затем открылась дверь, и в комнату медленно вошел другой доктор – высокий, русоволосый, с удивительно спокойным и добродушным лицом.

Он подвинул стул и сел рядом с кушеткой. Некоторое время молчал, быстро водя взглядом по сторонам и вращая в пальцах авторучку.

–Здравствуйте, Иван Сергеевич, – сказалон наконец.

Луков даже вздрогнул. Он и представить не мог, что ему – косматой клыкастой образине – вдруг так просто скажут: "Здравствуйте, Иван Сергеевич". Он считал, что все это в невозвратном прошлом.

– Если вы слышите и понимаете меня, – продолжал доктор, – дайте знать. Кивните или пошевелите пальцами. Или, – осторожно добавил он, – попробуйте что-то сказать.

Луков начал сжимать кулак, от чего по всей руке прошла судорога. Доктор заметил его движение.

– Хорошо, – кивнул он. – А теперь все-таки попытайтесь что-нибудь сказать. Если не получится – не пугайтесь, потому что рано или поздно вы все равно заговорите.

Луков не поверил. Он не думал, что способен теперь на что-то, кроме мерзкого крика и воя. Как еще может подавать голос существо с его обликом? Но доктор просил попробовать. И его спокойствие, манера говорить внушали веру в хорошее.

Луков напрягся, выдохнул воздух и тут же зашелся в удушающем кашле, от которого едва не разрывалась грудь. Во рту и в горле заклокотала какая-то слизь. От нее никак нельзя было избавиться, лежа на спине.

Доктор невольно отстранился, когда Луков начал кашлять.

– Может, освободить вам руки? – предложил он. И незаметно скосил на мгновение глаза в сторону стеклянной стены.

Почти сразу в комнату прошли два здоровенных санитара. Опасливо поглядывая на пациента, один из них защелкал пряжками. Второй стоял рядом наготове.