Туз Черепов

Он удержал эту картину, сосредоточив на ней свои мысли. Демон попытался убрать ее, перейти к другим, но Фрей не дал. Он мысленно вцепился в нее изо всех сил, и картина начала раскрываться, пока не превратилась в сцену.

Он стоял на лугу вместе с ней, солнце согревало его спину, в ушах звучал шелест высокой травы, в легкие лился чистый горный воздух. Он почувствовал именно то, что чувствовал тогда, когда он жил без ответственности и обязанностей, возил грузы и был просто пилотом, влюбившимся в дочь босса. В то время его наполняла пьянящая радость беспрецедентной любви, и он чувствовал себя кем-то вроде исследователя неизведанной границы.

В то мгновение он любил ее, любил полностью. Сцена наполнила его голову, вытеснив все остальное. То время, то место. Он хотел бы навсегда остаться там. Он должен был навсегда остаться там. И пока он держался за нее, ничто другое не могло войти в его сознание: ни прошлое, ни будущее, ни жестокий глаз демона. Ничто не могло запятнать то воспоминание. Оно было неприкасаемым. Оно было совершенным.

И где-то посреди горьковато-сладкого блаженства и грез, он осознал, что демон больше не роется в его сознании. Триника больше не держала его за челюсть, и ее лицо изменилось. Вместо полного ненависти создания, населявшего ее тело, он увидел ее саму, задумчиво глядевшую на него. Странно окрашенные глаза мерцали печалью, грязные и испачканные губы дрожали.

Он бы хотел, чтобы она вечно глядела на него, но у нее были только секунды. На короткое время она завладела своим телом, но это не могло длиться долго. Ее испуганный взгляд умолял его.

Не обращая внимания на мучающую его боль, он положил левое предплечье на ее плечо, чтобы не упасть; на конце руки бесполезно болталась раздробленная ладонь. Он так сильно навалился на нее, что его окровавленные губы касались ее уха и он мог чувствовать пульс ее горла.

— Я люблю тебя, — сказал он и изо всей силы воткнул конец сабли в ее тело.

Тихий выдох вылетел из нее, когда клинок прошел через нее и вышел из спины. Ее глаза, все еще глядящие на него, затянулись завесой нестерпимой боли. Она с трудом вздохнула, а потом глаза закатились, голова откинулась назад и ноги перестали ее держать.

Он поймал Тринику левой рукой и прижимал к себе, пока она вздрагивала и дергалась. Воздух уплотнился и изогнулся, искажая, как кривое зеркало, окружавшие их предметы; трюм наполнили визги эфира; вокруг них забушевал ураган. Он держал ее левой рукой так, словно она была единственным предметом, который не давал ему улететь. Другой он крепко сжимал рукоятку сабли.

Однажды, в городе азриксов, он уже убил Тринику этим самым клинком; тогда Железный шакал принял ее облик, пытаясь остановить его. Демон в сабле уничтожил того демона, точно так же, как сейчас уничтожил демона внутри нее. Но тогда это был обман, уловка демона; сейчас все было по-настоящему. Он убил ее, чтобы спасти.

Он убил ее.

Ветер умер, крики умерли вместе с ним, а он все еще держал Тринику. Он держал ее, пока она не перестала дрожать и не повисла в кольце его руки; ее щека была прижата к его плечу, глаза закрыты. Он держал ее до тех пор, пока не вернулась тишина.

И именно тишина, в конце концов, сломала его. Отсутствие. Он вздохнул, не заботясь о сломанных ребрах, воткнувшихся в него, и закричал, мучительно и яростно; дикий крик эхом отразился от холодных стен трюма. Он вытащил саблю из тела своей любимой женщины, отбросил ее в сторону, достал второй револьвер и, все еще держа перед собой Тринику, выстрелил через плечо в устройство азриксов, потом еще и еще. Прозрачный корпус, который держал газ внутри, треснул в двух местах, и кусок похожей на кость оболочки отлетел в сторону, открыв странное устройство, искрившееся опасной энергией. Он продолжал стрелять, пока не опустел магазин, и продолжал стрелять даже после этого, пока рука в перчатке не сомкнулась вокруг его револьвера и не вынула его из руки. Он повернул голову и посмотрел в бесстрастную маску Морбена Кайна.

— Все кончено, — сказал Кайн.

Фрей крепко прижал Тринику к себе, на этот раз держа ее обеими руками, и беспомощно заплакал, как ребенок. Он чувствовал, как через его рубашку просачивается кровь — ее или, может быть, его. Он не знал. Он больше не знал, где заканчиваются его раны и где начинаются ее. Он знал только то, что она погибла, и это знание было всем.

Свет в трюме потускнел и изменился. Газ в устройстве азриксов начал изменять цвет, переходя от оттенков гниения и желчи к глубокому кроваво-красному. В его сердце появились черные гангреновые завитки, маленькие червячки молнии поползли вокруг трещин в корпусе, ищущие пальцы искали путь наружу. Одна из трещин захватила новый кусок, удвоив длину участка, находившего под давлением изнутри. От устройства стал исходить низкий звук, пульсирующий и угрожающий, становившийся все громче и громче.

— Мы должны идти, — сказал ему Кайн, его голос походил на негромкое жужжание.