Тутмос

Что-то просвистело в воздухе, как будто взмахнули плетью, и глухой стон сквозь зубы, похожий на рычание, мгновенно разъяснил испуганной Нефрура, что произошло в нескольких шагах от неё. Вслед за этим раздались быстрые, резкие шаги — Хатшепсут уходила, по пути она, судя по звуку, бросила в траву плеть, только что хлестнувшую Сененмута. Странное чувство, похожее разом и на злорадство, и на жалость, охватило Нефрура, испуганную, оскорблённую всем услышанным. Непрошено, совсем как во сне, всплыло в памяти далёкое воспоминание детства, когда Сененмут был ещё её учителем — голова к голове они склонились над папирусом, на котором начертана карта звёздного неба, и мягкий, приятный голос Сененмута называет созвездия по именам. Нефрура зажмурилась, стараясь отогнать навязчивые образы, но ей это не удалось, как не удалось и сдержать безумный порыв — не сознавая, что делает, она вышла из своего тайного убежища, руками раздвинув цветущие ветви кустарника, и появилась перед бывшим учителем, бледное лицо которого пересекал красный рубец. Это было ужасно, но она едва узнала его — даже красота его померкла, стала похожей на полустёртое изображение на древнем рельефе. Движимая только порывом сострадания, вызванным невольными воспоминаниями, она схватила Сененмута за руку, заглянула ему в лицо, хотя это как раз было немилосерднее всего, и тотчас потупилась, стыдясь и своего движения, и своих внезапно наполнившихся слезами глаз. Ни слова ни говоря, Сененмут мягко отстранил её и, пошатываясь, пошёл по узкой дорожке между тамарисковыми зарослями, шепча что-то сквозь зубы. Помедлив немного, Нефрура последовала за ним. Сененмут шёл не оглядываясь, изредка проводил рукой по лицу — кожа была рассечена до крови, один раз он вытер окровавленные пальцы сорванным ярко-жёлтым цветком. Не зная зачем, молодая царица нагнулась, подобрала этот цветок — кровь Сененмута была обыкновенной, не царской, не божественной, она не собиралась подносить цветок к губам и просто несла его в руке, довольно небрежно, точно сама сорвала для забавы. Должно быть, во дворце уже знали о ссоре царицы с Сененмутом и об ударе плетью — никто не вышел встречать царского любимца, даже рабы и карлики не бросились навстречу. Несколько слуг склонились перед царицей, она даже не взглянула на них, только цветок выскользнул из её пальцев, и она не стала его подбирать. Сененмут вошёл в свои покои, слышно было, как навстречу ему бросились слуги, и вслед за этим раздался крик, такой страшный крик, которого Нефрура никогда не слышала ни во дворце, ни даже на охоте. Сененмут кричал от боли, от ярости, раздиравшей его грудь, в отчаянии бился головой о ложе, судорожно рвал драгоценные покровы, слуги пытались удержать его. Распахнулась дверь, едва не ударив царицу по лицу, слуги бросились куда-то, должно быть, на поиски лекаря, за ними нёсся всё тот же крик обезумевшего человека, в котором было так же мало человеческого, как мало животного в крике умирающего на поле боя коня. Несколько человек с встревоженными лицами прошли по коридору, не заметив прижавшейся к стене царицы, в покои Сененмута вошли два жреца, один из которых нёс небольшую чашу с тёмно-красной жидкостью, и вскоре крик перешёл в хриплый стон, а затем в глухие рыдания. Эти рыдания как будто освободили царицу от заклятья — вздрогнув, она отшатнулась от дверей, беспокойно оглянулась вокруг, боясь встретиться взглядом с кем-нибудь из придворных. Но никого не было, словно вся жизнь дворца затихла и сосредоточилась в покоях бывшего царского любимца. Бывшего? Нефрура закрыла лицо руками. Если так легко может сорваться с неба казавшаяся недосягаемой сияющая звезда, то что же говорить о жизни простых смертных?

Она вернулась в свои покои, измученная, опустошённая. Спросила, что делает Тутмос, и ей ответили, что он отправился на охоту. Помедлив немного, спросила, что делает мать — и получила ответ, что её величества Хатшепсут приказала позвать музыкантов и отправилась кататься по реке на своей любимой золотой барке.

* * *