Тутмос

— Нас долго гнали по пескам Великой пустыни, раскалённой солнцем и ветром, руки были связаны за спиной, а у иных над головами, и, если мы падали, нас подгоняли палочными ударами. Рядом со мной тащился человек низкого происхождения, может быть, рыбак, потому что от него сильно пахло рыбьей чешуёй, мы были вместе всё время, пили воду из одной чаши, делили сухие бобы, но за всё время не обмолвились ни словом, потому что от усталости не могли говорить. Много людей умерло в пути, а одна женщина родила младенца и сумела добраться вместе с ним до самого Нэ, и я потом видел этого ребёнка — он стал рабом садовника. Наконец нас пригнали в Нэ, но было это ночью, и я ничего не видел. Меня заперли одного в каком-то тёмном помещении, и я сразу уснул, а проснулся оттого, что свет бил мне в глаза. Рядом со мной на коленях стоял человек со светильником в руке и, наклонившись, рассматривал моё лицо. Он сразу показался мне похожим на бога, но я был ещё глупцом и отполз в сторону, стараясь спрятаться в темноте. Тогда божественный отец достал из корзины лепёшку и кусок жареного гуся и протянул мне, а я был точно собака, которая хочет есть, но не смеет подойти. Божественный отец сам подошёл ко мне и погладил по голове, и я стал есть у него из рук и сразу после этого заснул, потому что много дней не ел ничего, кроме сухих бобов, и от сытости глаза мои сомкнулись. А на другой день я снова увидел божественного отца, который опять принёс мне еду и ласково погладил по голове. Когда меня гнали по пустыне, я хотел убить себя голодом или броситься на стражника, чтобы он меня заколол, но после встречи с учителем я перестал об этом думать. Он научил меня вашему языку и открыл мне глаза на истинного бога, который сильнее всех богов. Он ввёл меня в храм великого Амона, я лежал распростёртый перед величием владыки богов и слушал его волю, которая запечатлевалась в моём сердце, и рука учителя не оставляла меня…

— Но ведь было время, когда ты кусался и царапался, я своими глазами видел следы твоих зубов и ногтей на руках отца, — заметил Инени.

— Я был глупцом, я блуждал в темноте, я был слеп, — ответил Рамери, помрачнев. — За каждый след моих зубов и ногтей на руках учителя я готов заплатить каплей моей крови.

— Ты просто хвастаешься! — засмеялся Инени, хотя ему было противно собственное притворство — он ясно видел, что Рамери не лжёт и не хвастается. — Кто же потребует от тебя твоей крови? Не отец и никто другой. Твои слова — это песок, который умчит ветер.

Ни слова не говоря, Рамери отстегнул кинжал, висевший у него на поясе, и молниеносно, прежде чем Инени успел что-либо сказать или сделать, ударил им себя по левой руке, чуть ниже локтя. Из глубокого пореза сразу потекла кровь, а Рамери опять пристегнул к поясу кинжал и посмотрел на потрясённого Инени всё тем же спокойным взглядом своих тёмных глубоких глаз. Он не стал мешать Инени перевязывать ему раненую руку и больше в ту встречу не произнёс ни слова, но его поступок наполнил сердце будущего жреца ужасом и почти благоговейным восторгом. С тех пор ему не раз пришлось убедиться в полном презрении Рамери к физической боли и вообще к каким бы то ни было лишениям, и ловить хуррита на слове ему больше не хотелось. Сегодня Рамери вновь поразил воображение Инени искусным обращением с дротиком, этого было уже достаточно, и мальчики отправились на двор храма, где, сидя под навесом, можно было наблюдать за неспешной, деловитой жизнью двора и разговаривать о чём угодно, не боясь не услышать зова наставников. Занятия Инени на сегодня были уже кончены, но Рамери предстояло ещё заниматься военными упражнениями, как только вернётся из казарм Амон-нахт, обучавший его этому искусству.

— Говорят, тебя уже водили во дворец и ты видел царевича, это правда? — спросил Инени.

— Правда.

— А что ты чувствовал, когда с тобой говорил его величество — да будет он жив, цел и здоров?

— Боялся пропустить что-нибудь из его слов.

— А сам ты говорил что-нибудь?

— Как я мог, Инени? — Из скромности Рамери ни словом не обмолвился о том, что фараон задал ему вопрос и он сумел на него ответить, причём ответ явно понравился и его величеству, и Джосеркара-сенебу. — Это всё равно что говорить с самим великим Амоном.

— Но ведь с богом мы говорим и обращаемся к нему, а жрецы даже получают от него ответы, — важно сказал Инени. — А верховным жрецам позволено даже давать советы фараонам. Может быть, я буду верховным жрецом.

Рамери улыбнулся добродушно, но чуть насмешливо.

— Всё может быть.

— А кем станешь ты?

— Начальником царских телохранителей. Тогда смогу быть при его величестве постоянно, днём и ночью, и смогу выполнить всё, о чём говорил его величество — да будет он жив, цел и здоров!

Инени задумался.

— Это очень почётная должность. Многие воины мечтают о ней.

— Они мечтают, а я сделаю, — отрезал Рамери.

Инени недоверчиво покосился на своего друга, поражённый смелостью его слов.