Тутанхамон

— Ошибаюсь? — Не возмущался он, только спрашивал. — Ты думаешь, ошибаюсь, Эйе?

— Власть твоя велика, твоё величество. Но власть опасна, ибо она может вызвать злое желание воспользоваться ею. Ты легко можешь разлучить Тутанхатона с твоей дочерью, но поступишь ли ты так, как должно поступать мудрому и справедливому отцу? Эти дети не могут думать о троне, им неведом яд великой власти, всю свою жизнь проживут они в роскоши и довольстве, проводя время в твоих садах и вкушая плоды с твоих деревьев. Злой дух внушил тебе эту мысль, проси своего великого отца, чтобы он отогнал от тебя злые чары...

— Отец? Он устал, Эйе. Он глух к моим мольбам, слух его закрыт для моих речей. Он уходит за горизонт и оставляет меня в беспросветной тьме, и во мне начинают звучать голоса поверженных богов...

Он замолчал и опустил голову, и жалость к нему всколыхнула глубины моего Ба, ибо сейчас он был не более чем слабым и больным человеком. Внезапная ярость его была не случайна, то был голос поверженного им Сетха, голос жестокости, которая причиняла больше страданий, чем унизительная слабость. Когда явилось это чувство, когда отравило его ядом власти, превышающей власть всех его предков? Быть может, в день смерти отца, великого Аменхотепа III, когда кто-то из придворных впервые распростёрся у ног наследника, почтительно именуя его фараоном? Быть может, тогда ему тоже захотелось ударить человека, который вчера лишь мог пройти мимо него, ограничившись небрежным поклоном, или снисходительно улыбнуться, увидев, как жрец-наставник выписывает своей палкой замысловатые письмена на спине нерадивого царевича? Губы его зашептали молитву Атону, и, должно быть, он действительно ошибался, потому что Атон пришёл, Атон услышал его зов, Атон зажёг в груди фараона маленькое солнце и заставил согреться его кровь. Злые духи тьмы, а может быть, низвергнутые им боги хотели отомстить ему, омрачить счастье его доброты, они набросились на него — беспощадные, безмолвные враги, не имеющие облика, тень от тени его гнева, впились в его сердце острыми зубами, потянули его за собой на дно тёмной и бурной реки, что зовётся человеческой яростью. Но могучим усилием воли, а быть может, и благодаря моим спокойным словам, он вырвался из их когтей, и силы добра вновь простёрли свою власть над его Ба. Таков был он, этот странный человек, обладающий холодным разумом и способный быть безумным, пылать, как жертвенный факел, и быть холодным и далёким, подобно горным вершинам. И он сказал мне:

— Они слишком юны, пусть наслаждаются радостями любви, пусть время само отмерит им срок верности. Меня тревожит только одно, Эйе: когда я уйду, сияние славы Атона погаснет, этим детям не под силу быть опорой Дома Солнца. Когда мой брат сменит меня на престоле Кемет? Никто не знает предназначенных сроков, но сердце говорит мне, что вместе со мной угаснет и блеск царственного Солнца...

— Твой брат совсем ещё юн, твоё величество, а ты ещё молод. Великий отец сохранит тебя на престоле Кемет, он не устанет оберегать своего сына...

— Мой брат родился, когда ещё были живы старые боги. Ещё жив херхеб[88], давший ему имя Сменхкара, живы жрецы, призывавшие на него благословение семи Хатхор. Лучи Атона не успели так глубоко проникнуть в его сердце, как в моё....

— Но и тебя нарекли именем Аменхотеп, твоё величество.

— Не напоминай мне об этом! — Глаза его сверкнули гневом, мгновенная вспышка озарила всё лицо. — Я уничтожил это имя, я уничтожил Амона! Я говорю тебе, Эйе, мой брат слишком слаб, чтобы стать опорой Дома Солнца. Кто будет с ним рядом? Может быть, Хоремхеб?

— Ты можешь положиться на меня, твоё величество.

— Знаю! Знаю, Эйе! Но ты уже стар, а я чувствую, что мои силы на исходе. Разве не были удивлены люди моего дворца, когда я решил назначить себе соправителя? Мой отец сделал это, когда срок его жизни превысил семьдесят лет. Но я чувствовал, что должен сделать это, должен... У меня нет сына, Эйе. У меня больше никогда не будет сына...

— Митаннийская царевна носит в своём чреве ребёнка, твоё величество.

— Ты знаешь это от управителя моего женского дома? Пусть так, но всемогущий отец не откликнется на мою мольбу. Если бы он пожелал, царица Нефр-эт родила бы сына. Если бы он пожелал, Кийа...

Он резко оборвал себя, словно зачеркнул нечаянно произнесённое имя. Никто в Ахетатоне не слыхал о Кийе с тех пор, как она исчезла из своего маленького дворца. Вероятно, она бежала в Ибу[89] или в один из дальних степатов, но в сердце фараона её уже не было. И что значила по сравнению с этими женщинами митаннийская царевна?