Туркестанский крест

Третью стопку, не чокаясь, выпили за тех, кого уже нет. Даже Злата выпила до дна свою мизерную дозу, налитую ей в начале застолья. Григорий Семёнович, наверно, вспомнил фронтовых однополчан, а у лейтенанта перед глазами закружился свой печальный хоровод лиц, навсегда оставшихся молодыми. Счёт потерь в ходе операций, в которых ему довелось участвовать, к маю 1980-го выглядел внушительно. Штурм дворца Амина, первая Кунарская операция, Печдаринское ущелье… Он догадывался, какой ад сейчас творится в долине реки Кунар от Асмара до Джелалабада. Но в данный момент Максим, вне всяких сомнений, находился в раю, и молча опрокинув стопку, мысленно поблагодарил судьбу, так кстати улыбнувшуюся ему милой улыбкой Эсмеральды. Лейтенанту сейчас было наплевать на все бандитские козни. Над его головой разгоралась счастливая звезда, зажженная неведомыми силами, непонятно за что его полюбившими. Вера в удачу всё прочнее и прочнее укреплялась в его душе.

Глава 4

Тишину, возникшую после третьего тоста, первым нарушил Ровшан, подав к столу партию покрытых румяной корочкой аппетитно дымящихся шашлыков. Под это дело из Фирюзинки была выловлена вторая бутылка водки. Застолье набирало обороты.

– Расскажи-ка нам, братан, что там за Амударьёй и Пянджем творится? По официальной информации невозможно понять реальную картину происходящего, а слухи ходят самые разнообразные. У нас уже началось комплектование специальных команд для переброски в северные провинции Афганистана. Что их там ждёт? К чему готовиться? – спросил Денис.

Столовые приборы легли на скатерть. Солдаты переместились поближе к офицерам и тоже приготовились слушать. Это интересовало всех, ведь правдивых данных о тех событиях в открытом доступе не существовало.

– У каждого, побывавшего за речкой, свой Афган. В моём видении – это обыкновенная война, только без линии фронта. Она – как работа, трудная и опасная, та самая боевая работа, которой обучали в училище. Работа тяжёлая, но, если относиться к ней, как к приключению, становится чуть легче, – Максим прикурил, щёлкнув зажигалкой, – правда, это не всегда и не у всех получается, да и помогает, как правило, лишь до первого убитого…

Кольченко перешёл к описанию афганских событий, тщательно подбирая слова, обходя засекреченные темы. Например, про службу в отряде спецназа говорить разрешалось, а про штурм Тадж-Бека – нет. Подписка о неразглашении – вещь серьёзная. Поэтому в его сумбурном рассказе многое выглядело каким-то необъяснимо бестолковым, не до конца понятным: отряд прилетел в Баграм, перебрался в Кабул и к десятому января практически в полном составе вернулся на свою базу в Союз. Если бы лейтенант мог рассказать об операции «Шторм», о погибших при выполнении задачи по осуществлению государственного переворота в чужой стране, то всё бы логично встало на свои места, но повествование Максима, сдобренное колоритными афганскими подробностями, всё же как-то умудрилось проскочить через это уязвимое место без лишних вопросов. Скорее всего, его не глупые слушатели понимали секретность ГРУшной миссии в Кабуле и именно поэтому не лезли со своими уточнениями.

Хотя, если честно, рассказывать про штурм ему было бы неловко; ведь он в нём не участвовал, находился в резерве. А резерв так и не понадобился, как-то обошлись и без него. Трупы погибших улетели на родину первым рейсом «Чёрного тюльпана», а чуть позже во взъерошенный Кабул незаметно пришёл Новый год. Високосный. Олимпийский. Тысяча девятьсот восьмидесятый.

В одну из промозглых ночей огромный город засыпало снегом. Для столицы древнего Хорасана, находящейся на высоте двух километров, снег зимой – обычное дело. Той ночью Максиму показалось, что выпавший снег забинтовал обожжённый и израненный в ходе захвата Тадж-Бек, запеленал белой марлей юркие боевые машины десанта, грозные установки «Град» и свирепые танки, уставшие от нескончаемых перевалов и серпантинов. Он укутал пушистой ватой чёрную землю, развороченную стальными гусеницами. Мир ненадолго стал похож на странную новогоднюю сказку. Без Снегурочки, без Деда Мороза, с призрачной надеждой на хэппи-энд. Но вскоре южное солнце прогрело горный воздух, и сквозь белоснежные бинты, как кровь через повязку, просочились гарь и копоть недавнего боя. Карета снова стала тыквой. Снег, только что искрившийся под лучами утреннего солнца, превратился в мерзкую грязную жижу, чавкающую под сапогами.