Турист

Вителли поднялся первым, я — за ним. На втором этаже, где царила такая же тишина и пустота, как и на первом, было три двери. Джино достал ключи, открыл центральную и вошел внутрь. Я последовал за ним, итальянец захлопнул дверь.

— Располагайся, — сказал Джино, включая свет. — Приведи себя в порядок. На улицу не выходи. Я зайду позже.

Я осмотрелся. Это была скромно обставленная однокомнатная квартирка, в которой прихожая служила одновременно и гостиной, и спальней. В ней имелась ещё крошечная кухня и ванная комната, и при мысли о горячем душе у меня радостно ёкнуло сердце. Даже кровать, нормальная человеческая кровать, а не груда листьев на ледяной земле, не вызвала во мне большего восторга. Я вспомнил сакраментальную фразу о том, как мало человеку надо для счастья.

— Спасибо, мистер Вителли, — произнес я, улыбнувшись на этот раз вполне искренне. По-прежнему слабо, но совершенно искренне.

— Спокойной ночи.

Дверь за ним захлопнулась, но звука проворачиваемых в замке ключей я не услышал. Я бы оценил вежливость со стороны Вителли, если бы не устал так сильно. Я никуда не хотел бежать.

Шагнув в ванную, я включил горячую воду, подставил ладони под струю и несколько секунд стоял, блаженно улыбаясь, впитывая в себя драгоценное тепло. Потом я очнулся и принялся остервенело сдирать с себя одежду, всей кожей ощущая на себе вонь улицы. Из кармана выпал разряженный мобильный — я раздраженно отшвырнул его ногой, торопясь оказаться под теплым душем. В какой-то момент я поднял голову и увидел свое отражение в зеркале.

Сложно сказать, какая мысль пришла первой. Наверное, всё-таки та, что человек, которого я вижу, мне незнаком. В день, когда я прилетел в Чикаго и разглядывал себя в прихожей нашей с Хорхе квартиры, я себя вполне узнавал. Слишком домашний, как выразился Салливан, и вполне уверенный в себе. Со мной ничего не могло случиться. У меня был дом, семья, самоуважение, друзья. С меня хватало «приключения» с чернокожим бомжом и баскетбола с латиносами. С тех пор прошло всего три месяца — и целая вечность.

Я изменился так, как никогда не изменился бы дома. Моё тело было покрыто синяками, ссадинами, кровоподтеками, на левой руке всё ещё виднелся глубокий темно-красный шрам от пули — подарок покойного Рокко в кубинском районе. Болели почки — не от ударов; скорее всего, память о двух проведенных на холодной земле ночах. Но больше всего изменилось лицо. На нем поселилось незнакомое отстраненное выражение: губы плотно сжаты, а в волчьем взгляде лихорадочно горящих глаз недоверие и глухая решимость.

Впрочем, не это поразило меня. Просто внешние перемены заставили заглянуть глубже. Я изменился куда сильнее, чем могло отразить простое зеркало. Я перестал замечать то, что так поражало меня, когда я только прилетел в Америку. Меня уже не оглушали картины жестокости, насилия, не изумляли проявления равнодушия по отношению к себе подобным, не раздражали давящие небоскребы и вывески реклам, от которых рябило в глазах, и не было спасения. Я ещё не ассимилировался, но уже привык.

В тот момент я пообещал себе, что бы ни произошло, и сколько бы ни осталось мне жить — я не изменюсь. Я не изменюсь, не сломаюсь, не поддамся.

— Меня зовут Олег Грозный, — сказал я своему отражению.

Отражение улыбнулось. По крайней мере, улыбка оставалась прежней — и кое-что ещё. Я по-прежнему не боялся встретиться со своим противником, кем бы он не оказался на этот раз. Бояться следовало как раз того, что я могу с ним сделать — после всего, со мной произошедшего, я за себя уже не ручался.

Глава 3

Все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною.

(1 Кор. 6:12).

— Рresto, Олег! Presto! Папа в бешенстве, грузовик не разгружен!

Я молча отставил швабру в угол, сорвал фартук, и выбежал вслед за Примо. На кухне, как всегда, царила полуденная суета. Ресторан открывался днем, но самый ад начинался вечером, когда посетителей становилось больше.

Мы спустились во внутренний двор, пересекли его и вышли на улицу. Грузовик с продуктами стоял перед въездом, рядом маялся хмурый водитель в мятой кепи. Нам оставалось принять товар и разгрузить машину. Пока Примо подозрительно изучал накладные, я подхватил один из ящиков и двинулся в обратную сторону. Холодильные склады находились за кухней, и я успел сделать четыре ходки, когда работа встала.

— Какого дьявола? — Зловредный итальянец не поленился проверить содержимое ящиков, и теперь размахивал бумагами перед носом у водителя. — Не подпишу!

Кажется, чего-то не хватало. Я не слушал, моим делом было таскать груз.

— No problemо, — согласился водитель, прижимая ящик огрубелой ладонью. — Не пишешь, не грузишь. Парень, ставь ящик на место.

Я вопросительно поглядел на Примо, убедительно изображавшего человека, готового лопнуть от злости.

— Нет, грузи! — не сводя с водителя пылающего взгляда, процедил он. — Олег, бери чертов ящик!