Турист

— Вы не старый, — сказал я. Мне действительно казалось, что Джино ещё молод. В нем было столько жизни! — И я люблю хорошие воспоминания.

— Хорошие воспоминания все любят, — согласился Вителли. — Знаешь, порой только они и спасают, когда становится особенно тоскливо.

Я отвел взгляд. Только сейчас я понял, насколько одиноким чувствовал себя Вителли, и как сильно он ценил неожиданно обретенного названного сына. Сложив руки на животе, Джино надолго задумался, а когда начал говорить, я уже не вспоминал про чай.

— Родственники моей семьи жили в Чикаго с тысяча девятьсот первого года, — начал рассказ Вителли, доставая из-за пазухи портсигар. — Мы редко получали от них письма, но почти в каждом дядя звал к себе. Родители так и не решились переехать до самой войны. Отец погиб в сорок четвертом, мне как раз должно было исполниться десять. Мать пережила его на девять лет. После её смерти на родине у меня не осталось ничего, кроме двух холмов на местном кладбище.

Письма дяди сделали своё дело: я перебрался в Неаполь. Работал почти полгода в порту, разгружал суда, ешё полгода учился делать неплохие стулья в столярной мастерской, обтачивал шары для боулинга, копил на билет. В пятьдесят пятом я уехал.

— Спустившись на берег, я почувствовал себя героем, — улыбнулся воспоминаниям Джино, — хотя в кармане звенела только мелочь, живот сводило от голода, и кроме собственных рук и силы мне нечего было предложить миру. А Чикаго! О, малыш, он пьянил не хуже вина! Дядя устроил меня на работу в лавке, дал крышу над головой. Мы жили в иммигрантском райончике, кругом говорили на родном языке, дела шли неплохо — на что жаловаться?

Проблемы начались позже. Бернардино Полонья, компаньон дяди, захотел выкупить его долю. Италия у нас в крови, Олег: мы живем в Америке, но все наши привычки, кухня и традиции остаются прежними. Спорные вопросы решали тоже по старинке. Дядя мастерски обращался с лупарой, но это ему не помогло. Лавку закрыли, тетушка вместе с детьми переехала в Детройт. У меня оставался выбор: ехать со всеми, или работать на Полонью. Мне эта затея не нравилась.

В Нью-Йорк я поехал, полный надежд на лучшую жизнь. Английского я почти не знал. Где мне было учить его? В Чикаго, в нашем районе, в доме у дяди — все говорили на итальянском. В лавку заходили, опять же, итальянцы. Всё, что я умел — довольно коряво изъясняться, путаясь в словах до тех пор, пока не заканчивался мой скудный запас знаний. Но мне повезло: грузчику не обязательно хорошо знать язык.

В Нью-Йорке я жил третий месяц, но кроме порта и окраин рабочего квартала, нигде больше не бывал. В тот день выдалась короткая смена, и я решил прогуляться, но заплутал в улицах и переулках. В одном из них я и наткнулся на банду мальчишек самого разного возраста.

Самому взрослому исполнилось девятнадцать, младшему — едва ли десять. Я был старше, сильнее, но в их глазах блестел опасный огонь. Эта стая молодых волчат могла растерзать меня, не чувствуя злости, не испытывая гнева, только из любопытства. И они не торопились. Кружили, подбирались ближе. Я видел их улыбки.

— Вы могли убежать, — вмешался в рассказ я.

— В те времена я был, конечно, намного стройнее, — насмешливо хмыкнул Вителли. — Но не настолько, чтобы играть в догонялки. Я выругался. Отпустил длинную, сочную тираду на итальянском, пообещав размозжить череп первому, кто посмеет сунуться ко мне.

В те времена ещё можно было услышать сицилийский диалект посреди Нью-Йорка, а самоуверенности Джанфранко хватило бы на троих головорезов. Ему тогда исполнилось пятнадцать; два года он водил подростковую банду, и, как настоящий сицилиец, умел вытянуть из человека все интересующие его сведения. Мальчишка хотел знать обо мне всё: о моем детстве, о жизни в Нью-Йорке. Недолго думая, он привел меня в роскошное поместье его отца, дона Томаса.

— Вас не выставили? — удивился я.

Джино улыбнулся, и, раскуривая сигарету, продолжил:

— Франко, — Джино закашлялся, выдыхая дым, — знал, чего хочет. Умел привязывать к себе нужных людей. Я хорошо помню, что он сказал в тот вечер. Он сказал: «Я завязываю отношения. А через несколько лет соберу урожай». Как он и рассчитывал, детская банда распалась. Кто-то попался на краже, кого-то посадили в тюрьму, кто-то вырос и не захотел иметь связей с прошлым. Но большинство осталось с ним. Знаешь, как они называли себя? «Нью-Йоркские змеи». Шайка малолетних шалопаев, но каких самоуверенных! Они его обожали. Джанфранко всегда удавались самые безумные, рискованные выходки. «Я о тебе позабочусь, — на прощание сказал он. — Мы должны поддерживать друг друга».

Наутро меня отвезли в город, и наши пути разошлись на несколько лет. Дон Томас рекомендовал меня своему должнику: я получил неплохую работу, смог учить язык, снял квартиру. Франко навестил меня в моей скромной комнате под крышей на Малберри-Стрит. Мы расстались добрыми знакомыми. В следующий раз я увидел его почти три года спустя.

Вителли заметно помрачнел, словно пропуская неприятные воспоминания, и заговорил немного быстрее.