Турецкий караван

— Про любовь! — взывала двоюродная сестра Тая.

Ваня спел про шолецких девок… Женщины смеялись, а Грязнов:

— Баба, конечно, да. Вилы ей полегче, грабельки потоньше. А что приятное — хоть на передах подвози.

За столом — несколько человек приезжих из голодающих губерний, приняты кресткомом — крестьянским комитетом в деревнях Ростовского уезда; молчаливы, лица у них зеленовато-бледные, как капустный лист.

— Как там, совсем безвыходно или что-то предвидится? — спрашивал Ваня.

— Жутко там, — отвечали. — Люди на ходу мертвыми падают… Такое, что и во сне не увидишь, — за столом говорить не будем.

Мать принесла еще блюдо:

— Как вспомнишь, что целые губернии от голода лежат, — кусок в рот не идет.

Да, подсекла крестьянство мировая война, побила народ, лошадей, заглушила землю, сожрала запасы… Советская власть, конечно, правильная, да возраста ей мало: не успела поставить хозяйство, как еще придавило и засухой. На глазах вымирают села. Не осталось ни курицы, ни яйца, ни собаки, кожу со скота сварили. Один бы хороший урожай — и спасены.

Ваня положил ложку.

— Вот и говорю: были бы артели повсеместно — скорее спасли бы большее число людей и скота, посеяли бы на будущий год.

Алексей Грязнов провозгласил:

— Мы и есть артель! По-семейному можем делать доход.

Дед Сайка смотрел голубенькими глазками:

— Артель — дело божеское. Допустим, взять монастырь… Живал я в этом обчежитии, когда из Одессы поплыл в Константинополь, дальше — в Старый Афон. Тоже артель.

Учитель сказал:

— Крестьянская община в русской деревне — испокон…

— Только наша Шола — наполовину торговая, трактирная: бывшие лакеи в Москве — все из нее, — кашлял отец.

— Хоромских повсюду заставить все сдать в артель, взять у них для спасения голодающих, — продолжал Ваня свою мысль.

Послышался смех:

— У него возьмешь! Как бы тебя самого не взял — на откорм боровов.

— У нас кулак раздевает соседа, как мародер, — сказал один из прибывших.

Трудно Ване говорить о Хоромском. Работал у него — был зависим. Давно уже не работает, а все равно зависим. Не только из-за Аннёнки. Хоромский богатством своим, как прежде, будто у власти, влияет примером. Казалось, потому и не вышло с артелью в Шоле. Глядя на Хоромского, мужики берутся за отдельное свое хозяйство, терпят недостатки, нужду. Трудно будет выбраться, хотя уже есть декрет Совнаркома о взаимопомощи и намечается кооперация. Если же во всем мире дело быстрее пойдет к революции, то у Хоромского не станет иного выхода, как сдать свое хозяйство в артель, подчиниться обществу.

За столом строили планы:

— Открыть бы крестьянский университет, — сказал учитель. — Учиться надобно, агрономию знать, чтобы быть с хлебом.

— А с лесной дачей как? Восемьсот десятин!

— Вот артели бы и передать!.. Фруктовые сады разрастить, пасеки расположить… С лесопилки ящики взять под урожай… Проселок до большака вымостить…

— Картофелетерку взять артелью у Хоромского…

Ваня разрезал арбуз — каждому попробовать, рассказал, что́ на Украине, — предполагается поездка делегации за море.

Затем Ване — вопрос:

— А что там такое в Турции, Вань?

— Доложу, когда вернуся.

На закате опустела изба. Захмелевший дед Сайка подсел к Ване:

— В Одессу, родимый, приедешь, так не зевай: сразу на корабль норови; на воле-то ночевать — холодно, да и бабы, которые ночные… В Константинополь приплывешь, с парохода не спеши. Сутолока, в глазах мельканье от красных шапок, вещи из рук хватают: ступил на пристань — плати; на мост ступил — обратно бросай монету в кружку; а за углом с блюдцами сидят… Перевозчику на пароходе заплати и больше на глаза не показывайся — потребует доплаты. Казенную еду тут не бери — дорогая. Возьми с берега хлеба, луку. Теперь же гляди, не сей ли пароход следует дальше, в Афонский монастырь? Товда тебе совсем хорошо. На горе Афон, как пристал, сразу запишися…

— Дед, иди ты… гулять. Не в Афон я. Другая откомандировка.

Ваня озабочен был, как сделать так, чтобы его письма Аннёнке попадали не в дом Хоромского, а только в ее руки, когда приедет. Матери своей не стал об этом говорить — мать не любила Аннёнку, и мать и отец не хотели родниться с Хоромским, думали, что Аннёнка загуляла в городе. Ваня решил не вмешивать родителей в свои дела. Попросил почтовика Иларионыча отдавать письма только в руки Аннёнке, открыто объяснил старому человеку — почему. Иларионыч обещал, но усомнился, как и где застанет Аннёнку, которая то в городе, то у тетки, то еще где; хорошо, если бы сама зашла в почтовую контору, а он уж сбережет для Аннёнки письма, никому не передаст…

— В монастыре там обчежитие… — не унимался дед Сайка.

— Ладно, деда Сай, — поласковей сказал Ваня. — Вот с какой просьбицей я к тебе. Как появится в селе Аннёнка Хоромская, устереги ее, скажи ей, пусть сама мои письма возьмет у Иларионыча. Сама пусть идет в контору. Понял меня?

— Как не понять… В конторе… сама…

— Сделаешь, что прошу? Не забудешь?

— Я, да чтобы забыл? Этого еще не случалось.

…Перед отъездом из Шолы Ваня снова зашел к Хоромскому.

— Дай адрес-то Анны Степановны…

— Постоянного не имеет, — хмуро ответил тот.

— Приедет, скажи ей, что письма от нее жду.