Турецкий ятаган

— Послушай, ты, как там тебя, — вступил в разговор ревнивый муж Марфы Никитичны, Василий Иванович, — нехорошо-с! Ты зря бунтуешь, тебе же будет хуже. Ты один, а нас много, сам посмотри!

Я, не отвечая, с показным интересом рассматривал странную компанию, и это ее начинало заметно нервировать.

— Это что же такое делается? — обиженно воскликнул предводитель. — Это как так понимать? Кто разрешил? Прекратить немедленно!

— Брось палку, — приказал кумачовый палач, потряхивая в руке плетьми. — Делай, что тебе приказано!

Он начинал наливаться злобой, лицо его покраснело в тон рубахе, и по челюстям загуляли желваки. Мужик он был крупный, с широкой грудью и плечами, так что зрелище получалось не самое приятное. Мне стало неуютно, но другого выхода, как продолжать их провоцировать, у меня не было.

— А ты сам забери, — посоветовал я.

— И заберу! — сказал он и вопросительно посмотрел на предводителя.

Тот едва заметно кивнул головой.

— Давай сюда, хоть прямо, хоть проселком, — пригласил я, как мне казалось, весело скаля зубы.

— Так не отдашь мне палку? — опять спросил он, отделяясь от всей компании.

— Не отдам!

Он пошел на меня, клокоча от злобы. Остальные на мое счастье остались стоять в дверях.

— Так сам возьму.

— Попробуй!

Кумачовый шел, потряхивая рукой бесполезные в такой ситуации плети. Глаза его сузились, и он выбирал момент броситься на меня и смять своей массой. Я поднял биту и ждал, готовясь к удару. Однако противник оказался умнее, чем я думал, и едва не перехитрил меня. Помогло мне только то, что перед броском он выпустил из руки плети. Это привлекло внимание, и когда он вместо того, чтобы броситься на меня сверху, применил подкат, я успел перескочить через него и зацепить концом дубины по голове. Удар получился, в общем-то, не очень сильный, но достаточный, чтобы раздался звук разбивающегося кувшина. Свидетели с разочарованным стоном гулко выдохнули воздух.

— Петруша! — отчаянно закричал генерал. — Бей его, Петруша!

Однако Петруша ударить меня уже никак не мог, он мычал, стоя на четвереньках, и тщетно пытался встать на ноги. Как это было ни противно, но другого выхода, как показать свою силу и решимость у меня не оставалось. Бить пришлось по-настоящему, единственное, что я сделал во имя гуманизма — в последний момент чуть придержал удар, чтобы череп Петруши не разлетелся как кокосовый орех.

Мужик, не издав ни звука, свалился на бок и затих. Впрочем, звуков хватило и от удара дерева о гулкую кость черепа.

— Ты что это сделал, мразь! — закричал «генерал», который оказался то ли слишком смелым, то ли глупым, и кинулся на меня со своей залитой свинцом тростью.

Однако я был и моложе и ловчее, бросился ему навстречу и подставил под удар свою биту. После чего его трость с хрустом переломилась пополам.

— Аааа! — взвыл «генерал» и пихнул в мою сторону кулаком с ее остатками.

Я отмахнулся и без особого пыла, но коротко и жестко ударил его дубиной ниже предплечья.

— А-а-а-а! — теперь уже не кричал, а выл от боли «генерал». — А-а-а! Помогите, убили!

Все происходило очень быстро, и оставшаяся компания даже не попыталась помешать разгрому своих рядов.

Вчерашние знакомые толклись на месте, переводя испуганные взгляды с меня на «генерала». Слуги, те совсем стушевались и прятались за их спинами. Я уже разошелся и, не теряя темпа, бросился на толпу, размахивая дубиной:

— Убью, вашу мать!

Всю оставшуюся четверку как ветром сдуло. Я захлопнул за ними дверь.

Теперь мы остались один на один с зачинщиком. «Генерал» держался левой рукой за предплечье правой, кривился от боли и смотрел на меня ненавидящим взглядом.

— Ну, мразь, тебе теперь несдобровать, — проскрипел он, до крови кусая нижнюю губу. — Живым ты отсюда не уйдешь!

— Тебе, говнюк, до того света гораздо ближе, чем мне, — в тон ему ответил я.

— Как ты меня назвал? — растеряно спросил он. — Ты меня, генерала, назвал гов…. Да как ты смеешь, меня, дворянина, кавалера ордена святого Станислава называть, — он хотел повторить обидный эпитет, но не решился произнести такое пакостное слово: стоял столбом и грозно смотрел на меня выпученными глазами. Моральное унижение оказалось значительно сильнее, чем физическая боль, и генерал даже приободрился, встал в позу и отпустил поврежденную руку.

Я, не обращая на него внимания, подобрал вторую отбитую ножку скамьи и засунул ее между дверных ручек, заблокировав вход. Генерал, ничего не предпринимая, молча наблюдал за моими суетливыми метаниями по залу. Обезопасив вход, я подобрал с пола плети.

— А теперь я тебя, кавалер, буду пороть, как Сидорову козу, — негромко сказал я. — Сам посмотришь, какое это удовольствие!

— Ты? Меня пороть? — бледнея, спросил он, кажется, начиная приходить в себя после первоначального шока. — Ты посмеешь меня ударить?!

— Очень даже посмею, — уверил я и в подтверждение своих слов хлестнул его по голове плетью.

Удар получился неудачный, у меня не был никакого навыка в обращении с таким специфическим оружием, но, тем не менее, на полном лице несчастного тотчас вспух кровавый рубец.