Турецкий берег, край любви

– Право, не знаю… – напустила на себя романтическую рассеянность Лямурская. – Мой друг – тот, который привез меня на встречу с вами, – обещал показать мне побережье. Вы знаете, Ахмед такой лихач! – Маленькие, глубоко посаженные глазки сверкнули меж морщинистых век. – Вы видели его машину? Там зацепил, тут задел. И с двигателем какие-то нелады. Мы хотели поехать на Памуккале, в Анкару, в Стамбул. Он просто бредит тем, чтобы показать мне красоты своей родины! Но на его авто в дальний путь отправляться опасно. Мне очень хотелось бы подарить ему новый автомобиль. Вы меня понимаете?

Марина посмотрела на Лямурскую с жалостью. Отросшие у корней седые волосы, густо накрашенные алой помадой губы, сиреневые тени на съежившихся верхних веках, нелепые пятна румян на скулах…

– До встречи. Вам поймать такси?

– Нет, не нужно. Я позвоню Ахмеду – он, скорее всего, уже освободился. Мы договорились вместе пообедать.

Миронова быстрым шагом пошла прочь, на ходу набирая номер Насти.

– Пусть высадит тебя у супермаркета. Это в самом центре. Не знаю я, как магазин называется, по-турецки написано. Скажи таксисту: рядом с главным отделением полиции. Я войду внутрь, там должен быть кондиционер, а то от этой жары мозги плавятся.

МИСТЕР ОТЕЛЬ

Проводив Марину, Игорь не знал, куда себя деть. Хотел пойти в номер, подремать под очередные пару серий «Тайн следствия», но застрял у бара рядом с бассейном, потягивая пиво.

За ближайшим столиком расположилось семейство то ли австрийцев, то ли немцев: мужик с бабой лет пятидесяти, рыжая толстуха лет двадцати пяти и худощавый парень, ее ровесник. На одном из стульев стояла корзина с младенцем. Совсем крохотным, месяц-два от роду. Ребенок беспрестанно хныкал. Не кричал, не плакал, а именно хныкал. Тетка постарше махала над корзинкой пучком салфеток, раздраженно что-то выговаривая молодой мамаше. «Наверное, велит отнести малыша с жары в номер», – предположил Игорь. Рыжая, что называется, и ухом не вела. Съела два больших, густо смазанных джемом пончика и пошла за добавкой.

К глубокому противню, в который сваливали кругляши из дрожжевого, обжаренного в кипящем масле теста, стояла очередь. Толстуха что-то сказала и ткнула пустой тарелкой в сторону корзинки с младенцем. Очередь неохотно расступилась и пропустила ее вперед.

Вернувшись с новой порцией, молодая мать снова принялась за еду, не обращая внимания ни на хныканье дитяти, ни на все более негодующее ворчание бабушки, а, насытившись, встала, окинула родительницу (или свекровь) убийственным взглядом и, сунув ей в руку бутылочку с водой, потрюхала в сторону моря.

«До чего ж у всех все одинаково! – подумал Игорь. – Вот так же Юлька цапалась со своей маман по поводу дочки!»

Вызванные из памяти картинки прошлого заставили Грохотова зябко передернуть плечами. Теща ныла: «Ребенок есть хочет, покорми!» А Юлия стояла на своем: «Через час и ни минутой раньше. Если режим нарушить, она всю ночь колобродить будет. Ты сейчас тут поумиляешься, как сладко твоя внученька спит, и домой умотаешь, а я до утра на руках ее тетешкать буду!» Теща не отступала: «Малышка же от голода заходится! Какая ты мать после этого!» Только в волосы друг другу не вцеплялись.

А когда Полинка немного подросла, Юлия начала канючить, что умирает дома от скуки. Стоило Грохотову хоть один раз за день не ответить на звонок жены или задержаться на работе, вечером непременно разражался скандал. Упреки, слезы, истерики с битьем посуды и обещаниями броситься под поезд (тоже мне, Анна Каренина!) стали нормой жизни.

«Вот Маринка не такая, – вернулся мыслями к внезапно уехавшей подруге Грохотов. – Ну взбрыкнула тогда на корабле. Так это первый раз за два года знакомства. Хотя кто знает, какова она была бы в роли жены. Может, еще хуже Юльки. Бабы все одинаковые – им только дай почувствовать власть над тобой. Юлька прекрасно понимает, что я не смогу жить без дочки… да и без нее самой тоже…»

Сколько раз в разгар очередного скандала он выскакивал из дома, садился за руль и колесил по ночным московским дорогам, твердя себе: «Все! Больше так продолжаться не может!» А через час возвращался, чтобы застать жену рыдающей на супружеском ложе и услышать: «Прости меня, я такая дура! Я так боюсь, что ты меня бросишь». И наступало примирение с объятиями, от которых становилось трудно дышать, жарким шепотом: «Малыш, ну куда я денусь!» и бурным, до исступления сексом.

Юлька была в его жизни (да простят кулинарное сравнение любительницы сентиментальных романов) острым харчо, сдобренным аджикой хлебом, пылающим перчиком-чили. А Марина – овсяной кашкой, сладким нежным кисельком, нежирным творожком, смягчающим саднящее и в то же время сладостное жжение. Потреблять только полезные продукты Игорь ни за что бы не согласился, но и без коротких диетических передышек тоже не мог. Поэтому при любом раскладе: останься ли Марина и в роли супруги уступчивой, мягкой, чутко улавливающей его настроение и тут же на него настраивающейся, или превратись в копию Юльки, меню оказалось бы неполным.