Тунеядцы Нового Моста

— Я обязуюсь, — заявил паж, — заставить графа дю Люка изменить герцогу де Рогану и выдать Монтобан королю, отдать в его руки главных вождей мятежа и сделаю все это через месяц после того дня, когда Монтобан будет осажден. Мне удалось вполне завладеть доверием графа дю Люка; он делает все, что я хочу.

— Неужели?

— Да; посмотрите на меня хорошенько.

— Это правда, — подтвердил монах, покачав головой, — у вас даже голос изменился.

— Теперь я вам повторю, чего требую от вас. Надо, чтобы после взятия Монтобана королем графа дю Люка непременно впутали в какой-нибудь заговор, осудили на смерть за измену, лишили дворянства и всех прав состояния и казнили; чтобы жену его заключили в монастырь; чтобы я присутствовал при казни графа и имел в руках письменные доказательства, что я один привел его к такому концу; чтобы его конфискованное имущество было отдано мне, так же как исын его.

— Вы много просите, дитя мое, но это будет исполнено, если вы окажете все обещанные услуги. Вот вам свободный пропуск за линию королевских войск для постоянного сообщения с его преосвященством и тысяча двойных пистолей на необходимые издержки.

Паж лаконично поблагодарил, спрятал деньги и встал.

— Я выйду отсюда первым, — сказал монах.

— Вы мне не доверяете, отец мой?

— Нет, дитя мое, но осторожность никогда не лишняя.

— До свидания.

— До свидания, дитя мое. Монах ушел.

Паж прислушался с минуту и тихонько свистнул. Явился сияющий Лабрюйер.

— Чему ты так радуешься, бездельник? — спросил паж.

Лабрюйер объяснил, что не терпит монаха, рад-радехонек, что от него избавился, и стал высказывать горькое сожаление о невозможности вести жизнь опять так же, как вел ее у графа Жака.

— Вот теперь он умер, и никто его не помнит. Ах, добрый мой господин! Никто мне его не заменит!

Он счел нужным отереть слезу. Клод Обрио велел ему замолчать.

— Мне и так давно пора ехать. Слушай и не забудь, что я тебе скажу. Ты свободен?

— Совершенно, господин Обрио!

— Отлично! Вот тебе сто пистолей.

— Приказывайте, мад… монсеньор! Я весь превращаюсь в слух.

— С монахом ты теперь совершенно развязался.

— Слава тебе, Господи!

— Ты знаешь графиню дю Люк?

— Слыхал, — франтовато отвечал слуга.

— Я тебя спрашиваю, знаешь ли ты ее?

— К стыду моему, не знаю. Паж пожал плечами.

— С этим дураком ничего не поделаешь.

— Извините, очень много можно поделать, только надо уметь за меня взяться.

— Ты сейчас же отправишься прямо в Кастр и поселишься на улице Мартруа, в доме против собора; старуху-хозяйку зовут вдова Буавен. Скажи ей: «Я пришел во имя Божие». Она тебе ответит: «Да будет воля Его». А ты скажешь: «Не Его, а ее», — и сделаешь ударение на этом слове. Будешь помнить?

— Не беспокойтесь, не забуду, когда дело идет о моих интересах.

— В этом доме ты будешь жить, как в своем собственном, совершенно свободно. Узнай, в городе ли графиня дю Люк,

и наблюдай за всем, что она делает. Ты будешь давать мне подробный отчет о ее образе жизни. Понял?

— Понял, мад… монсеньор… Ах, нет! Милый друг Клод Обрио.

— Ну, идем! — сказал паж.

Они вышли на улицу, и слуга пошел направо. Как только слуга он скрылся за поворотом на другую улицу, Клод Обрио пустился бежать. Мы видели, однако, что он опоздал.

Сознавая себя виноватым, хотя граф ни слова ему не говорил, молодой человек всю дорогу придумывал, чем бы объяснить свое отсутствие.

Они подъехали наконец к великолепному особняку губернатора. Графа приняли со должным почетом и окружили всевозможной пышностью.

Оставшись вечером один со своим пажом, граф ласково побранил его. Молодой человек извинялся, говоря, что жара и жажда измучили его.

— Как, плут! — воскликнул, смеясь, граф. — Неужели ты ушел со своего места только для того, чтобы напиться?

— Да, монсеньор, откровенно вам признаюсь в этом.

— Parbleu! За это следовало бы…

— Монсеньор, вы не можете упрекать меня больше, чем я сам себя упрекаю. Это была моя первая и последняя вина. Если б вы знали, как мне хотелось пить!

Граф не мог не рассмеяться такому откровенному, наивному признанию.

— Ну, не будем больше об этом говорить! — весело произнес он. — Как знать, какая злодейская тайна скрывается под твоим откровенным признанием?

— О, монсеньор! Неужели вы сомневаетесь в вашем слуге? — вскричал, невольно вздрогнув, паж.

— Нет, дитя, — ласково отвечал Оливье. — Кому же я мог бы доверять, если бы даже твой нежный возраст не ограждал тебя от подозрений? Ступай спать. Я сам разденусь.

Молодой человек почтительно поклонился и ушел.

— Какой демон внушает ему эти мысли! — подумал он. — Надо остерегаться!

Неизвестно, спал ли паж в эту ночь в отведенной ему комнатке, но на другое утро он со светом встал, осмотрел лошадей, дал им корму и отправился к дверям графа ждать его пробуждения.

Через несколько минут раздался свисток Оливье. Клод Обрио вошел.

Оливье кончал одеваться. Он был бледен и расстроен и, видимо, не спал ночь, но говорил спокойно, даже слегка улыбался.

— Ну, Клод, — весело объявил он, — готовь лошадей; мы сейчас едем; да узнай, встал ли наш хозяин; надо поблагодарить его и проститься.