Тухачевский

В свидетельстве Ушакова внимание прежде всего привлекает фраза об «интимной дружбе» Фельдмана с Тухачевским, Якиром и другими военачальниками. Будь она сказана в наши дни, воспринималась бы однозначно: как указание на существование гомосексуальной близости между Фельдманом и перечисленными лицами… На существование такого рода отношений между Фельдманом и Тухачевским как будто указывает один эпизод, приведенный в воспоминаниях лечащего врача маршала М. И. Кагаловского: «…За всё время, что я считался его лечащим врачом, мне не пришлось прописать ему ни одного рецепта. Правда, по моему совету в комнате, прилегавшей к служебному кабинету Тухачевского, оборудовали небольшой гимнастический зал с брусьями, турником, конем и гантелями (в те годы это было новинкой!). Однажды при мне во время гимнастических упражнений Михаила Николаевича вошел близкий его друг Борис Миронович Фельдман (косая сажень в плечах и более ста килограммов веса). Тухачевский схватил осанистого комкора и стал вращать мельницей, приговаривая: „Держись, Бориска!..“» Хотя, конечно, нельзя исключить, что здоровые сильные мужики просто вдруг решили повозиться, как дети. Ведь в 30-е годы слово «интимный» не имело еще той однозначности, которую приобрело в наши дни, и могло указывать на близкие, дружеские отношения без всякого сексуального подтекста. Показательно, что сотрудник военной прокуратуры Б. А. Викторов, публикуя в 1988 году цитированную выше выдержку из показаний Ушакова, «интимную дружбу» предусмотрительно заменил на «личную дружбу».

Вместе с тем подчеркнем, что гомосексуализм в те годы был достаточно распространен среди советских руководителей, хотя всячески подавлялся и был уголовно наказуем. Сам «зоркоглазый нарком» Ежов в феврале 40-го был осужден и расстрелян не только по совершенно вздорным обвинениям в шпионаже и измене, но и по абсолютно справедливым — в фальсификации множества политических дел и гомосексуализме. Отрицая на суде всё прочее, обвинение в мужеложстве Николай Иванович признал. Между прочим, на следствии он говорил, что исключал «интимную связь» своей второй жены с писателем Исааком Бабелем — еще одно доказательство того, что слово «интимный» в конце 30-х годов имело и чисто сексуальное значение.

20 мая Ежов направил Сталину, Молотову, Ворошилову и Кагановичу протокол допроса Фельдмана, произведенного накануне. В сопроводительной записке нарком подчеркивал: «Фельдман показал, что он является участником военно-троцкистского заговора и был завербован Тухачевским М. Н. в начале 1932 года. Названные Фельдманом участники заговора: начальник штаба Закавказского военного округа Савицкий, заместитель командующего Приволжского ВО Кутяков, бывший начальник школы ВЦИК Егоров, начальник инженерной академии Смолин, бывший помощник начальника инженерного управления Максимов и бывший заместитель начальника автобронетанкового управления Ольшанский — арестованы. Прошу обсудить вопрос об аресте остальных участников заговора, названных Фельдманом». Именно эти показания послужили формальным основанием для решения об аресте Тухачевского. А 31 мая Фельдман направил своему следователю замечательную во многих отношениях записку: «Помощнику начальника 5 отдела ГУГБ НКВД Союза ССР тов. Ушакову. Зиновий Маркович! Начало и концовку заявления я написал по собственному усмотрению. Уверен, что Вы меня вызовете к себе и лично укажете, переписать недолго… Благодарю за Ваше внимание и заботливость — я получил 29-го печенье, яблоки, папиросы и сегодня папиросы, откуда, от кого, не говорят, но я-то знаю, от кого».

В приложенном к записке заявлении Борис Миронович соглашался давать практически любые показания, которые ему продиктует следствие: «Прошу Вас, т. Ушаков, вызвать меня лично к Вам. Я хочу через Вас или т. Леплевского передать народному Комиссару Внутренних дел Союза ССР тов. Ежову, что я готов, если это нужно для Красной Армии, выступить перед кем угодно и где угодно и рассказать всё, что знаю о военном заговоре. И это чистилище (как Вы назвали чистилищем мою очную ставку с Тухачевским) я готов пройти. Показать всем вам, которые протягивают мне руку помощи, чтобы вытянуть меня из грязного омута, что Вы не ошиблись, определив на первом же допросе, что Фельдман не закоренелый, неисправимый враг, над коим стоит поработать, потрудиться, чтобы он раскаялся и помог следствию ударить по заговору. Последнее мое обращение прошу передать и тов. Ворошилову».