Тухачевский

Да, происшедшая катастрофа была пострашнее той, что под Варшавой. Тогда, в 1920-м, Михаил Николаевич справедливо или нет, но всю ответственность за происшедшее возлагал на других — руководство Юго-Западного фронта и Конармии и даже на главкома, не сумевшего заставить Егорова, Сталина, Буденного и Ворошилова подчиниться его, Тухачевского, приказам. Молодой командующий Западным фронтом рассчитывал, что его карьера из-за неудачи на Висле не прервется, и не ошибся. Теперь, в мае 37-го, опальный военачальник в глубине души сознавал, что карьере конец. В лучшем случае подержат до пенсионного возраста на маловажных должностях и потом тихо уберут в отставку (увольнение в тот момент самого молодого, 44-летнего маршала было бы скандальным само по себе). О худшем не хотелось даже думать. И тут он получил в высшей степени неприятное известие, которое его потрясло.

Рассказывает генерал-лейтенант Я. П. Дзенит, знавший Михаила Николаевича по службе в Москве: «Последний раз я встретился с Тухачевским весной 1937 года, когда он в качестве командующего Приволжским военным округом прибыл в Куйбышев. После совещания с командирами соединений Михаил Николаевич попросил меня задержаться и, когда все вышли, предложил мне должность начальника штаба округа. Предложение было лестное, но я чистосердечно сказал, что предпочел бы пока остаться на должности командира дивизии. Михаил Николаевич отнесся ко мне с пониманием и, кажется, готов уже был распрощаться. Но в это время вдруг раздался телефонный звонок из Москвы, и я стал невольным свидетелем очень тяжелой сцены. От моего внимания не ускользнуло, что, разговаривая с Москвой, Тухачевский становился всё более мрачным. Положив трубку, он несколько минут молчал. Потом признался, что получил недобрую весть: арестован начальник Главного управления кадров (в действительности в тот момент — уже заместитель командующего Московским военным округом. — Б. С.) Фельдман. "Какая-то грандиозная провокация!" — с болью сказал Михаил Николаевич. Это была последняя наша встреча. Вскоре я узнал об аресте самого Тухачевского».

Отказавшись от лестного предложения опального маршала, Ян Петрович проявил завидную предусмотрительность. Согласись Дзенит пойти к Тухачевскому начальником штаба, наверняка был бы расстрелян, если не вместе с ним, то после. А так репрессии обошли мудрого комдива стороной.

Фельдман был арестован 15 мая 1937 года. Вероятно, драматический телефонный разговор происходил тем же вечером или на следующий день — друзья Тухачевского об исчезновении Фельдмана должны были узнать очень быстро. Правда, не исключено, что печальное известие настигло Михаила Николаевича немного позже — это в том случае, если в момент ареста ближайшего друга он находился на пути в Куйбышев. Маршал должен был сообразить, что после Фельдмана очередь за ним. Ведь с Борисом Мироновичем делился самым сокровенным… Неслучайно авторы позднейших публикаций о Тухачевском, в частности французский журналист Виктор Александров, именно с Фельдманом заставляют нашего героя вести разговоры о возможности военного переворота. Приведем тот вариант их беседы, который воспроизведен в книге российских историков В. Н. Рапопорта и Ю. А. Геллера «Измена Родине». Конечно, здесь мы имеем дело со слухами, циркулировавшими в советских военных и журналистских кругах. Но, как знать, нет ли в этих слухах частицы истины? Ведь такой разговор мог состояться, скажем, в тот момент, когда маршал узнал, что он больше уже не первый заместитель наркома обороны. Итак, Фельдман: «Разве ты не видишь, куда идет дело? Он всех нас передушит поодиночке, как цыплят. Необходимо действовать». Тухачевский: «То, что ты предлагаешь, — это государственный переворот. Я на него не пойду».

В любом случае дальше разговоров, да и то, скорее всего, после лишней рюмки водки или коньяку, подготовка переворота двинуться не могла в принципе. В 1937 году и Тухачевский, и Фельдман, и другие военные прекрасно понимали, что военный переворот в СССР невозможен. Для его подготовки нужна многомесячная работа по вовлечению в заговор строевых командиров хотя бы Московского гарнизона, что не укрылось бы от внимания политорганов, особых отделов и секретных осведомителей. Да и с какими лозунгами можно было бы поднять красных командиров и даже рядовых бойцов на свержение Сталина? Культ вождя развился уже очень сильно. По меньшей мере, целое десятилетие никакая публичная критика генсека не допускалась. Красноармейцы знали об ужасах коллективизации, но считали, что они уже в прошлом и что за них ответственны «лихие бояре» на местах, а не «добрый царь» — Сталин. Да и материально военным, не исключая и рядовых бойцов, жилось, как мы ранее убедились, значительно легче, чем остальному населению страны.