Тукай

Тукай колеблется. Он в нерешительности, как всегда, когда предстоит изменить привычный образ жизни или заняться своим здоровьем. Среди приятелей, часто навещавших Тукая, пожалуй, самым порядочным и толковым был Габдулла Гисмати. Родом из Троицка, он служил учителем и одновременно готовился к экзаменам за курс гимназии.

Посоветовавшись с друзьями поэта, Гисмати в один прекрасный день пришел к Тукаю в гостиницу «Свет». Поболтал о том, о сем и осторожно высказался в том смысле, что, дескать, в Казани весной печем дышать, неплохо бы уехать куда-нибудь на отдых. Осторожно, потому что Тукай, никогда не жаловавшийся на болезни, терпеть не мог, когда ему кто-либо о них напоминал.

Поэт не прочь был уехать. Но вот куда? Что, если в Петербург? Тем более туда его приглашают. От Мусы Бигиева одно за другим пришло два письма. Нет, туда нельзя, возразил Гисмати. Сперва надо немного отдохнуть, где потеплее, поднабраться сил. Разговор заходит о Крыме, о Кавказе. Там и лечиться хорошо, да и места поэтические. Но Тукаю не хочется ехать одному. В конце концов порешили: Тукай уедет в Уфу, поживет там, а затем отправится в Троицк, на кумыс. Уфа близка его сердцу. О реках Белой и Деме поется в народных песнях, а главное – в Уфе живет Маджит Гафури. В Троицк же Тукая приглашали давно, хазрет Габдарахман Рахманкулов специально заходил к Тукаю и добился от поэта обещания приехать к нему на кумыс.

Не слушая возражений поэта, друзья одели его с головы до ног в обновки, как собирают в гости любимое дитя, и 12 апреля 1912 года, посадив на пароход «Фультон», проводили в путь.

Первая остановка в Самаре. Путешествовать так путешествовать! Тукай сходит на берег, решив пожить здесь с недельку. Извозчик доставил его в одну из самых шикарных гостиниц города – «Бристоль». Пришлось снять громадный, на взгляд Тукая, номер. Озадаченный поэт, не зная, куда себя девать в таком номере, решил в тот же вечер пригласить в гости редактора журнала

«Иктисад» («Экономика») муллу Фатыха Муртазина, ради которого он, собственно, и сошел на берег в Самаре. Нанял извозчика, не подозревая, что Муртазин живет в соседнем квартале. Извозчик же взял с «важного господина» целый рубль. «Вот тебе и на! Не успел устроиться в номере, двух рублей двадцати пяти копеек как не бывало».

Проговорив вечер с Муртазиным, Тукай решает поскорей убраться из Самары. Один из шакирдов Муртазина – тот еще преподавал в медресе – сажает Тукая на уфимский поезд. О телеграмме Тукай опять, конечно же, и не подумал.

«Вот и Уфа, беспорядочно раскинувшаяся на горе. Сел на извозчика. Это тебе не Самара. Коляска такая старая и жесткая, что бедные кишки мои запрыгали, как вожжи, брошенные на голые доски телеги».

Боясь повторения самарской незадачи, Габдулла первым делом едет в уфимский книжный магазин «Сабах» («Утро»), чтобы расспросить, где можпо снять недорогой, но удобный номер. Продрогшего, уставшего поэта временно поселяют в большой комнате за магазином. Обычно она служит книжным складом, но внизу кухня, и в комнате тепло. Благодать! Напившись горячего чаю, Тукай просит соорудить ему лежак из книжных ящиков, а переночевав, Тукай уже не желает и думать о переселении в гостиницу. Он превращает книжный склад в свою уфимскую «резиденцию».

В Уфе нет недостатка в людях, которые хотели бы поговорить с поэтом. Одним из них был некий Ахметфаиз Даутов, которого Тукай упоминает в путевых заметках: «На скрипке он не играет, а пиликает, но голос у него такой, что его пенье я согласился бы слушать всю жизнь». Вряд ли голос этого человека показался Тукаю столь приятным, если бы он знал, что тот был агентом охранки и сыграл довольно гнусную роль в разгроме медресе Иж-Буби.

Источником душевного тепла стал для Тукая в Уфе Маджит Гафури. Впрочем, их первая встреча на книжном складе была довольно неловкой. «И Тукай и я, будто подыскивая слова для разговора, сидели молча, глядя друг дружке в глаза», – вспоминал потом Гафури.

Но между ними быстро установились дружеские отношения. Тукай в путевых заметках отбрасывает слово

«эфенди» и начинает писать просто «Маджит». «Разговор у нас в основном шел о стихах и поэтах, о Казани и окружавших нас людях», – писал Гафури.

Шла у них речь, несомненно, и о книгах Гафури, которые подверглись критике Тукая в его фельетонах. И хотя пи тот, ни другой в своих заметках об этом не упоминают, представить себе этот разговор не столь уж трудно.

Словно что-то вспомнив, Гафури неожиданно произносит: «Джамид Фигури!» И негромко смеется.

Тукай настораживается. Бросает на него беглый взгляд: ведь именно так он именовал в фельетонах Маджита. Ему, конечно, хочется знать отношение Гафури к тому, что он о нем писал. Но Тукай несколько страшится этой темы. Не обиделся ли на него поэт?

Маджит, словно догадавшись о мыслях гостя, продолжает с улыбкой:

– Читал и смеялся, словно речь шла не обо мне.

– Да, есть у мепя привычка рубить сплеча, – откликается Тукай.

Так ли, нет ли произошел этот разговор – неизвестно, но двух-трех дней оказалось достаточно, чтобы оба поэта поняли друг друга.