Тугова гора

— Ин, как тя распирает, — обидно сказал он. — Послушать подольше, так не иначе — тать, разбойник, А я увернулся, меня и не заметили. Я, когда отошел от страха, — стал он объяснять толпе, — подполз: Костька и Кудряш порублены, а Семен Миколаич еще живой, дышит. Перевязал его. Костьку и Кудряша, конечно, схоронил и ждал: может, кто появится на подмогу. А этот налетел, ничего не спросил… Татары нас побили, — выдохнул парень.

Толпа глухо заволновалась: темные слова сказал парень. Много всего от татар натерпелись, но такого лиха — купца без нитки оставить, да еще и порубить, — давно уже не было. Их баскаки дань собирают, тут уж никуда не денешься, их власть, но чтоб такое?..

— От них, супостатов, чего ждать, — неуверенно донеслось из толпы. — Они могут.

— Сумнительно что-то, браты…

Связанный парень, обиженный недоверием, сердито выкрикнул:

— А вот вы Семена Миколаича спросите! Опомнится он — скажет.

— Монах меня мечом полоснул, — слабым голосом сказал вдруг очнувшийся раненый купец. Ноги у него были как ватные, хозяин ладьи продолжал поддерживать его, — Чернец в рясе… Темно было, а разглядел…

Гул прошел по всему берегу, притиснулись ближе.

— Господи, пресвятая богородица, да что же это такое? — послышались сомневающиеся голоса. — Один — татары, другой — чернец. Подозрительно все это.

— А я так скажу! — вылетел наперед мужичок в войлочном колпаке, суетливый. — Тащи их, други, к князю. Пусть судит.

— Давай к князю, — поддержали его. — Пусть на княжом дворе разберутся.

— То так! Князь Константин молод, а разберется. Он рассудит!

Раненого купца с бережением положили на телегу. Связанный парень шел сбоку под неусыпным надзором хозяина прибывшей ладьи: его пленник, ему и сторожить его, и к князю доставить. Толпа любопытных повалила за подводой.

— Филька! Ну где ты? — раздался суматошный голос Васьки Звяги. — Бежим на княжий двор, не то не успеем.

Филька сорвался с места. Побежали вперед толпы, пыля дорогу босыми ногами.

3

— «В лето 6724 (1216) заложи Костянтин церковь святого Спаса на Ярославле дворе камену и монастырь ту устрой».

Афонасий оторвался от пергамента и пытливо взглянул на молодого князя — внемлет ли?

Константин, опираясь локтями на столешницу, рассеянно смотрел в единственное оконце с мелкими цветными стеклышками в свинцовой раме. В келье игумена было сумрачно и прохладно. Лениво подумал: «Чего Афонасию вздумалось напоминать об устроении монастыря?»

Игумен вздохнул и продолжал:

— «Лета 6732 (1224) свещена бысть церковь святого Спаса в Ярославля, еже заложи Костянтин, великий князь, а сверши сю сын его Всеволод».

Константин уже с любопытством взглянул на игумена, но лицо того, обрамленное пегой холеной бородой, было бесстрастно, непроницаемо. «Неспроста старец затеял скучное чтение, плетет какую-то хитроумную нить. Потерплю еще, пусть скажет яснее». Однако упоминание об отце — Всеволоде Константиновиче— ущемило грудь. Сколько раз представлял его со слов матери — самому где помнить: родился, когда отец уже погиб на Сити вместе с дружиной. Со слов матери выходило: высокого ума был человек, ученый, мягок одинаково с боярином и простым дружинником, совсем и не воин. А боярин Третьяк Борисович не устает повторять: могутен был князь, грозен. Еще юношей вниз по Волге на мордву ходил, бесстрашным воином показал себя. Кто из них прав?

— Родитель твой Всеволод Костянтинович, благоверный и пречестный, любовью жаловал Спасский монастырь, пекся об устройстве его, отписывал деревеньки с пожнями на прокормление чернецам, — монотонно говорил игумен. — Хиреет монастырь…

Константин чуть заметно улыбнулся. Вот зачем Афонасию потребовалось ворошить старые свитки. Вельми жаден духовный отец. Деревенек у монастыря достаточно, рыбные ловли имеют на Которосли. Монахи осатанели без дела, по все дни бражничают, а он — «хиреет монастырь». Сказал неопределенно игумену:

— Дед и отец мой не скупились на добрые дела. Дай бог, пойдет так и дале…

Недовольство мелькнуло на лице игумена.

— Хорошо бы «дале»… Пока, вижу, больше благоволишь, княже, лесным язычникам. Им, отщепенцам веры христовой, твоя ласка.

Князь рассердился. Юношеское лицо с чуть пробившейся светлой бородой запылало гневом.

— Ты меня не кори! — одернул монаха. — Те люди — добрые рудокопы. Исправно платят подати. Там обучаются воины, копится оружие. И негоже, святой отец, вслух поминать о том, что тебе доверено в великой тайне.

Игумена словно не затронул гнев Константина, сказал скучно:

— Я, княже, говорю не при людях. Только тебе. Твоя тайна, доверенная мне, при мне и останется.

— Хорошо, что так, — остывая, сказал Константин. — Ладно, не будем ссориться, — что хотел ты, говори яснее?

— От устья Которосли по Волге бросовые земли. Весьма пригодились бы…

— Там же болото, — удивился князь. — Деревеньки ни одной нету.

Константин силился понять, чем понравилась игумену пустошь, куда в сырую погоду зверь ногой не ступит, не то что человек.

— Холопов можно сселить из других мест, вот и деревенька…