Туда, где седой монгол

— Мы ведём себя, как трусливые мыши, — сказал Урувай, пытаясь управится с лошадью. Лошади поворачивали головы в сторону дыма, они уже привыкли, что рядом всегда есть люди, и степь с её тусклым лунным светом и вечным нестройным ночным хором, хоть и пробуждала в груди какие-то инстинкты, была им совершенно чужда.

Наран хмурился.

— Нам нельзя нарушать договоренности. Мы живы только потому, что избегаем людей. Помни это.

Даже если перед тем, как увидеть на горизонте чужой аил, собирались становиться на ночлег, теперь скакали в полной темноте, пока чужой костёр скрывался за горизонтом. Урувай тихо хныкал, кулем болтаясь на спине своего коня, и говорил что-то вроде:

— Мы бы протянули до твоих гор, если бы просто следовали от аила к аилу. Ты же знаешь, нас бы везде накормили и дали бы с собой еды так много, сколько смогли бы унести.

Наран злился и по привычке уже высматривал в траве мышей.

Погода стояла облачная от горизонта до горизонта. С наступлением темноты приходилось закутываться в подбитые овечьим мехом плащи всё плотнее: изо рта и из носа уже вырывались облачка пара. Лошади брели понуро, предчувствуя зиму, морды их тянулись к траве, которая через два десятка дней скроется под снегом. Ветер зарывался в землю, словно большой крот, и дремал там, ворочаясь и заставляя крениться то в одну, то в другую сторону травы. Несколько раз, внезапно пробудившись, он доносил до путников странный протяжный и раскатистый грохот.

— Может, гроза, — заметил Урувай.

Наран промолчал. Они оба знали, что сезон гроз уже давно миновал.

Большей частью они теперь молчали, каждый в своих мыслях.

На каждый день Наран придумывал себе серьёзное занятие. Например, ловил крошечных белых бабочек и рассаживал их по оставшимся ещё в живых цветам.

— Пусть-ка работают, — говорил он ультимативно. Подмечал взгляд друга, и объяснял: — Солнца мало. Пускай нагоняют тепло. Крыльями будет в самый раз. Если цветы будут цвести подольше, то мы выкроем для себя у зимы ещё парочку дней.

Другой раз ловил вялых уже стрекоз с длинными гибкими хвостами и вязал из них ожерелье. Или игрался с маленькими чёрными камешками, которых под ногами попадалось полным-полно. Или развлекался с мышиными хвостами, которых к тому времени накопилась уже целая коллекция. Ловить мышей оказалось не так уж и сложно — человеческого запаха полёвки боялись не так сильно и бывали довольно нерасторопны, когда Наран подкрадывался к ним, отращивая лисьи зубы.

На вечернем привале, перед ужином Урувай наигрывал на морин-хууре. После еды и обратного преображения у них не оставалось сил ни на что, кроме сна.

— Твоя песня раскачивает степь, и я не могу нормально ловить стрекоз! — раздражённо говорил Наран.

Урувай прекращал играть, и возражал:

— Но ты танцуешь.

Наран хотел возмутится, но чуть не свалился, потому что правая нога внезапно зацепилась за левую. Тело замерло, словно лошадь, застигнутая за поеданием земляных яблок, и попыталось изобразить полную непричастность к каким бы то ни было пляскам. «Я ничего такого не делало», — говорила непринуждённая поза, но запнувшиеся ни с того ни с сего друг о друга ноги выдавали его с потрохами.

— Я правда танцую? — переспросил с ужасом Наран.

— Можешь мне поверить. Я уже третий день это наблюдаю.

— Но танцевать могут только шаманы. Те, которые постигли великую природу всего происходящего. Я точно ничего не постиг.

— Да что ты оправдываешься! — почти обиделся Урувай. — Ты танцуешь, и всё.

— Я просто не понимаю, как такое может быть. Человек во мне не может даже нормально ходить.

— А лис?

— А лис… — Наран запнулся. — Ах, этот негодный зверь!

Он начал колотить себя кулаками по груди.

— Выходи и выволакивай сюда все свои повадки.

— Ты его заметил. Теперь он точно никуда не выйдет, — спокойно сказал Урувай. — Я пытался поймать своего сайгака за рога, но стоило мне где-нибудь затаится, как он уносился куда-то из моей головы. Вот такими вот скачками.

— Зачем тебе было его ловить? — спросил Наран.

— Знал бы ты, как иногда хочется мяса, — ответил друг. — Смотри! От этой травы у меня уже стал зеленеть язык.

Он показал язык, и вправду цвета свежей листвы. Наран отмахнулся.

— Как мне поймать этого плута? Я не хочу плясать, как эти полоумные шаманы.

— Я не знаю. Дай ему завладеть своим телом, и наблюдай тихонечко из угла. Может, тебе представится какая-нибудь возможность.

Урувай не раз был свидетелем танца Нарана. Сначала начинала двигаться нижняя половина, приплясывать на месте, словно мечтала согреться отдельно от остального тела. Потом присоединялся торс, и Наран начинал злиться, что у него снова ничего не получается с повседневными делами.

— Наверное, разум у него в хвосте, — как-то заметил Урувай. — Хвост начинает танцевать первым.

— Но у меня нет этого проклятого хвоста!

— То, что у тебя нет хвоста, ещё не значит, что он не танцует, — глубокомысленно заметил толстяк.

Настал день, когда они впервые не развели на ночь костёр.

— Этот свет режет мне глаза, — жаловался Наран, а Урувай вообще старался улечься от огня подальше, словно боялся подраться с ним за свою же шкуру.