'Цыц и перецыц'

- А ты меня разве пожалел, на всю Европу бесчестя?

- Ваше величество, что угодно. просите. Последнюю рубашку сыму, с торбой по миру побираться пойду. все отдам!

Екатерина, искусная актриса, дышала гневно.

- Мне от тебя всего и не надобно.

Тут Екатерина припомнила, как Демидов устроил в Петербурге гулянье для простого народа, где среди каруселей и балаганов выставил жареных быков и устроил винные фонтаны, бьющие дармовым вином, отчего в столице от перепоя скончались более полутысячи человек. Она размахнулась и отвесила ему пощечину:

- На каторгу! Надоел ты мне. Даже когда добро стараешься делать, от тебя, кроме зла, ничего не бывает.

Демидов ползал в ногах у нее, рыдал и воспрянул, когда понял, чего от него требуется - всего-то лишь денег на создание "Сиропитательного дома" для подкидышей и сироток. Таким-то вот образом одна лишь "куча", оставленная в кресле британского спикера, обошлась ему в ОДИН МИЛЛИОН И СТО СЕМЬ ТЫСЯЧ рублей, опять-таки чистым золотом. "Воспитательный дом" вскоре появился и в Петербурге, а Демидов, кажется, о тратах не жалел: в Москве он отдал для приюта свой каменный дом, завел при нем скотный двор и даже составил инструкцию о том, как получать от коров высокие удои молока. Правда, в этой истории случилось не все так, как задумали ранее. Крепостные стали умышленно подкидывать в "Воспитательные дома" своих младенцев, чтобы они уже никогда не ведали барщины, а сразу становились свободными гражданами (вот во что обратились идеи Дидро, золото Демидова и хлопоты императрицы!).

Постепенно старея, Прокофий Акинфиевич не оставил своих чудачеств, и в какой-то степени он заранее предвосхитил тех купеческих Тит Титычей, что дали пищу для пьес Островского. Порою же чудачества его принимали форму глумления над людьми. Так, иногда он давал деньги в долг с условием, что цифру долга напишет на лбу должника, требуя, чтобы эту цифру он не смывал до тех пор, пока не вернет денег.

- А до сего пущай все видят, сколь ты задолжал мне.

Однажды явилась к нему старая барыня, и просила-то она сущую ерунду всего тысячу рублей, и Демидов не отказал ей:

- Почему и не дать? Только, не взыщи, у меня на сей день золотишка не стало - медяками возьмешь ли, дура?

- Возьму, батюшка, медяками. Как не взять.

Надо знать, что медные деньги тогда были тяжелы и массивны и, чтобы увезти тысячу рублей в медяках, требовалось бы не менее трех телег. Старухе отвели пустую комнату, высыпали в ней навалом мешки с медью, Демидов велел старухе отсчитывать тысячу рублей, складывая медяки в ровные столбики. Старуха ползала на коленях до самого вечера, а Демидов, похаживая возле, нарочно задевал столбики, рассыпая их, чтобы сбить старуху со счета. Наконец и ему эта возня прискучила:

- А что, мать, не возьмешь ли золотом? Ведь гляди, уже зеваю, спать бы пора, а ты и до свету не управишься.

- Возьму, родимый, и золотом, как не взять!..

Время от времени Демидов вызывал охотников из числа лентяев - целый год пролежать у него дома в постели, не вставая с нее даже в тех случаях, когда "ватерклосс" требовался, и за это он сулил богатую премию. Но даже самые отпетые лодыри не выдерживали и, получив от Демидова не премию, а плетей на конюшне, убегали из его дома, радуясь, что их миновала пытка лежанием. Одно время среди молодых дворян возникла глупейшая мода - носить очки, и Прокофий Акинфиевич мигом отреагировал, пародируя: у него не только дворня, не только кучера, но даже лошади и собаки были с очками. То-то хохотала Москва! Удивил он сограждан и своими цугами; две гигантские лошади шли в коренниках, два осла впереди, один форейтор был карликом-пигмеем, а второй был таким громадным верзилой, что его длинные ноги по мостовой тащились. Одежда выездных лакеев Демидова была пошита из двух половин: левая часть - парча, шелк и бархат, а правая - дерюжина да сермяга, левая нога каждого в шелковом чулке, а башмак сверкал алмазами, зато правая - в лаптях и онучах мужицких.

- Пади, пади, - попискивал лилипутик.

- Пади, пади-и! - громыхал басом Гулливер.

Нет, читатель, это уже не чудачество, а нечто совсем иное. За всем этим маскарадом скрывался потаенный смысл: Прокофий Акинфиевич презирал аристократов и, где только мог, тешился пародиями над их претензиями и чванством. Как раз в ту пору восходила новая звезда придворной элиты Безбородко, утопавший в роскоши, транжиривший тысячи на любовниц, и Демидов питал к нему особое отвращение. Побывав в Москве, Безбородко напросился в гости к Демидову, а потом отклонил свой визит, ссылаясь на важные дела, а Демидов-то уже потратился для убранства стола, гостей-то уже назвал. Гости спрашивали:

- А где же главный столичный гость - Александр Андреевич Безбородко? Ведь ради того, чтобы повидать его, мы и явились.

- Сейчас приведут его, - мрачно ответил Демидов.

Раздался страшный визг - лакей втащил громадную свиноматку с отвислым брюхом, но в придворном кафтане, и силком усадили ее в вольтеровское кресло, предназначенное для самого важного гостя. Прокофий Акинфиевич, отпуская свинье нижайшие поклоны, радушно уговаривал ее: