Цветы всегда молчат

Она не намерена проигрывать какой-то косматой карге! Она пройдет этот путь! Она сама поклялась, что пойдет за Ричардом и на край света. А если нужно за край – то так тому и быть. И, закусив губу, Джози шагнула вперед.

Сначала шла медленно, потом, осознав, что так только хуже, потому что каменная крошка от этого сильнее впивается в ступни, стала двигаться коротенькими перебежками.

Цветочница хохотала рядом:

– Так ты до места к старости дойдешь!

Джози хотелось бросить все и расплакаться, плюхнувшись наземь и колотя руками по лужам. Хотелось, чтобы кто-то обнял и согрел, ласково пожурив. Но тот, кто мог это сделать, сейчас в опасности. И ей надо идти…

Она же всегда любила сказку о Русалочке. Восхищалась ее мужеством и жертвенностью. Ну что ж, есть повод самой стать похожей на любимую героиню.

И, размазав по щекам слезы, смешанные с дождем, Джози стиснула зубы и побежала так быстро, как только могла. Оскальзывалась, вставала и бежала дальше, торопя себя: скорее! скорее! только успеть! А вода в лужах, по которым ступали ее маленькие резвые ножки, окрашивалась в алый…

Вокруг были только голые скалы. Казалось, они вот-вот сойдутся и раздавят хрупкую бегунью, столь узкими становились проходы в некоторых местах. Но Джози протискивалась везде, благодаря природу за свою миниатюрность и злясь на вынужденные заминки.

Но вот, за очередным поворотом, ей пришлось резко затормозить и даже отпрянуть назад: у ног разверзлась пропасть, и только чудом торопящаяся Джози не рухнула вниз…

Она вжалась спиной в скалу, откинула голову и прикрыла глаза. Сердце бешено колотилось. Страх, что бы холоднее дождевых струй, змеей стискивал сердце.

– Что будешь делать, красавица?

Джози, к собственному удивлению, спокойно отреагировала на этот выпад. Открыв глаза, она с презрением глянула на старуху и усмехнулась.

– Не знаю, – проговорила медленно и будто нехотя, – должно быть, полечу к нему…

– Ой, насмешила! И как же это ты полетишь?

– На крыльях!

– Будто они есть у тебя?!

– А вот представь себе!

– И откуда же?

– От любви! Не знаешь разве: о тех, кто влюблен, говорят – парят в небесах. А разве можно парить без крыльев?

Джози сделала шаг, другой, подошла к самому краю обрыва. Раскинула руки, взглянула в пасмурное небо и закричала что было сил:

– Ричард! Я к тебе! Слышишь? Не смей умирать!

И тотчас же за ее спиной взметнулись сияющие ангельские крылья. Она взмыла в небо и теперь уже с высоты глянула на беснующуюся Цветочницу: летать та не умела – только ползти белесым туманом…

Дождь перестал. Вышло солнце, торжествующее и яркое. Чтобы больше не гаснуть. И показало Джози, куда лететь…

Они расстреливали Садовника семенами мангрового дерева. Живородящие, те прорастали прямо в теле, разрывая ткани и тем самым, должно быть, причиняя жуткую боль. Обычно их жертвы корчились, вопили и молили о пощаде. Но этот, синеглазый, оказался особенно упрямым. Он лишь вздрагивал, когда очередное семя вонзалось под кожу, и терял сознание – да и то всего пару раз. Однако за все время экзекуции с его губ лишь иногда срывались приглушенные стоны. Хотя по телу, напряженному и натянутому на «раму», скользили потоки крови, смешиваясь с потом.

Отправители Наказаний были в ярости. Эти демоны питались отчаянием. Им жизненно необходимы мольбы и крики жертвы. Поэтому сейчас, голодные и злые, они стремились сделать все, чтобы добиться желаемого результата. И вот, посовещавшись, они решили ударить его особым заклинанием. Но вожак, оглядев истязуемого, уныло качнул мордой:

– Поздно! – пробулькал демон. – Он уже читает Скрижаль.

И Отправители Наказаний заволновались и загомонили, недовольные таким поворотом дела: Садовник умирал, а им так и не досталось пищи! А в том, что жить их жертве осталось недолго, сомнений не было: лицо совсем бледное, потрескавшиеся губы, темные тени вокруг глаз и тело, больше похожее на клумбу. Но особо Отправителей Наказаний бесили слезы, что текли из остекленевших глаз жертвы. Ведь это означало, что нечто смогло задеть самые сокровенные струны его души. Но что это – им никогда не узнать: внутренний мир Садовника закрыт для них. Оставалось только беспомощно злиться и голодно урчать.

У боли, как и у радости, не много оттенков. Самый нестерпимый – сияющий белый: он выжигает изнутри, лишая дара речи. Только слезы – концентрированное страдание – могут течь из глаз. Сияющая Скрижаль, где было записано все прошлое и настоящее каждого Садовника, от рождения до смерти, заставила его познать высшую боль…

Все представлялось ему четко и объемно, так, что, казалось, можно коснуться всего, что видишь, столь живо и осязаемо оно было.

…Посреди серой лондонской улицы стояла хрупкая молодая женщина. Ее плечи содрогались от надсадного кашля, от которого на платке, что она отняла от губ, оставались алые пятна… Но ребенок, маленький мальчик, не замечал этого, он упрямо тянул мать туда, где заманчиво светились окна кондитерской.