Цветы на чердаке

Ее спина была исполосована длинными, ярко-красными следами, которые опускались от самой шеи до пояса, где их закрывала юбка. Некоторые рубцы были припухшими и покрытыми корочкой запекшейся крови. Вряд ли хоть один дюйм кожи остался неповрежденным между этими ужасными следами от плети.

Холодным, бесчувственным тоном, не принимая в расчет ни наши чувства, ни чувства матери, бабушка произнесла новые инструкции:

— Посмотрите хорошенько, дети. И знайте, что эти следы идут вниз до самых ступней. Тридцать два удара плетью за каждый год ее жизни. И еще пятнадцать за те годы, что она прожила в грехе с вашим отцом. Ваш дедушка назначил ей это наказание, но исполнила его я. Преступления вашей матери были против Бога и тех моральных принципов, по которым живет наше общество. Она вступила в порочный брак, и это было святотатством. Этот брак был мерзостью в глазах нашего Господа. И как будто этого было недостаточно, они завели детей — четверых! Детей, являющихся порождением дьявола! Порочных с момента зачатия!

Мои глаза, наверное, вылезли из орбит при виде этих страшных рубцов на нежном теле, с которым наш отец обращался с любовью и благоговением. Я барахталась в водовороте неопределенности, было больно, и я перестала понимать кто я и что я, и имею ли я право жить на земле, зарезервированное Господом Богом лишь для тех, кто родился с Его разрешения и благословения. Мы потеряли отца, дом, друзей и все имущество. С этого вечера я перестала верить, что Бог — беспристрастный судья, и поэтому, в какой-то степени я потеряла и Бога.

Я хотела, чтобы у меня в руках оказалась плетка, чтобы ударить ей эту женщину, которая беспардонно отняла у нас так много. Я смотрела на лестницу из кровавых ступеней на маминой спине и, наверное, никогда не чувствовала такой ярости и ненависти, как сейчас.

Я ненавидела ее не только за то, что она сделала с матерью, но и за отвратительные слова, слетавшие с ее злобного языка.

Потом эта отвратительная женщина посмотрела на меня, как будто прочитав мои мысли. Я вызывающе подняла на нее глаза в надежде, что она почувствует: с этого момента я отрицаю всякое кровное родство не только с ней, но и с этим стариком внизу. Никогда больше я не почувствую к нему никакой жалости.

Может быть мои глаза стали прозрачным стеклом, через которое она увидела, как планы мести зреют в моем мозгу, и как я торжественно клянусь привести их в исполнение. Наверное она увидела что-то шевелящееся в моем сознании, потому что она адресовала свои следующие слова исключительно мне, хотя и использовала существительное «дети».

— Итак дети, вы видите, что этот дом может решительно и беспощадно обходиться с теми, кто не подчиняется и нарушает правила. Мы можем делиться пищей, водой и крышей над головой, но никогда — добротой, сочувствием или любовью. Невозможно чувствовать что-либо, кроме отторжения по отношению к тому, что не чисто. Следуйте моим правилам, и вы не почувствуете на себе моей плети и не будете лишены необходимого. Попробуйте ослушаться меня, и вы скоро узнаете, что я могу с вами сделать, и чего я могу вас лишить.

Она по очереди взглянула на каждого из нас.

Да, она хотела, чтобы мы прекратили существовать в тот вечер, в то время, когда мы были такими маленькими, невинными, доверчивыми, и знали только самую лучшую сторону жизни. Она хотела, чтобы наши души завяли, а сами мы засохли и сморщились, чтобы искоренилась наша гордость.

Но она нас не знала.

Никто и никогда не мог заставить меня ненавидеть отца и мать. Никто не имел власти над моей жизнью и смертью, пока я жива и могу бороться!

Я бросила взгляд на Криса. Он также напряженно смотрел на нее, оглядывая с головы до ног и обратно и, очевидно, решая, какой ущерб он может нанести. Но ему было всего четырнадцать лет. Ему нужно было вырасти и стать взрослым мужчиной, чтобы драться с такими громадинами. Но его руки все равно сжались в кулаки, которые он усилием воли прижимал к бокам. Его губы сжались в одну линию, такую же тонкую и твердую, как и у бабушки. Только глаза у него были холодными и твердыми, как кусочки голубого льда.

Он любил мать больше всех. Он возносил ее на пьедестал, как само совершенство, считая ее самой дорогой, ласковой и отзывчивой из всех женщин, живущих на земле. Он часто говорил мне, что когда вырастет, найдет себе жену, похожую на маму. Но все, что он мог сделать — это бросать яростные взгляды. Он был слишком мал.

Бабушка последний раз задержала на нас долгий, презрительный взгляд, потом швырнула ключ в руку матери и ушла.

Один вопрос возвышался теперь до небес в нашем сознании, затмевая все остальное.

Почему? Почему мы оказались в этом доме?

Он не был ни безопасной гаванью, ни убежищем, ни святым местом. Мама не могла не знать, что произойдет, и все-таки привела нас сюда глубокой ночью. Зачем?

МАМИН РАССКАЗ