Цветы ядовитые

Иван Лукаш ЦВЕТЫ ЯДОВИТЫЕ Сборник

Я славлю!

Закованные в железо и медь легионы императора Цезаря,
ткань истлевших знамен старой гвардии, артиллерийский снаряд,
свист пуль, дробящих черепа и вырывающих мясо,
я славлю.
Траурный гимн полунощной заутрени, тихий звон шага под сводом собора,
запах ладана от риз парчевых, молитвенно-шумные вздохи органа,
и трепетанье светлых хоругвей с женственным ликом Христа
славлю я.
Нож, с размаха разящий быка в дымном смраде зал скотобойни —
я славлю.
Торреадора, сорвавшего в агонии жемчуговое шитье своей куртки,
груду кровавых, подернутых паром, кишек на арене и чернаго,
с розовой пеной у рта, быка, быка,
несущаго смерть на конце крученаго рога —
я славлю.
Землю, брошенную гигантскими пальцами,
как мяч в голубой провал вселенной и грохот движения круглых планет, —
славлю я.
Милую ласточку, мелькнувшую изящной тенью
под белым и сонным в сумерках озером,
Легкий девичий след на снегу, —
славлю я.
Душное дыханье орхидей и нарциссов,
Пламень ароматных желтых свечей черной мессы,
Воспаленныя губы, укус и сцепленный поток тел сплетенных
я славлю.
Тихую Христову рабыню, приносящую каждое утро
полевыя маргаритки и мирты к престолу Девы Марии, —
я славлю.
Я славлю Галла, жилистым кулаком разбившаго мраморную герму[1].
Волчью стаю бледных и безумных поджигателей храмов, музеев и фабрик —
я славлю.
Пыльную тишину переулков стараго города,
монету старинную, мертвый шелк бледной робы,
старинную книгу с застежками и с гравюрами
на шаршавой бумаге и пудренную пастораль —
я славлю!

БОЛЬНЫЯ ГРИМАСЫ

1. Сирень в граненом фиале

В то лето мы жили на даче.

Я помню, как тетя Рая, разсказала мне сказку про маленькую царевну.

Ее любил тихий паж, пришелец из стран заморских. В солнечной царевниной стране жил черный колдун. Он унес царевну из ея стеклянных покоев, а паж искал и в саду благоуханно-сиреневом царевна отозвалась пажу…

Жених сестры привез зеленый фиал ко дню ея рожденья. Я помню душистое дыханье сиреневых кудрей в фиале.

Мне было десять лет и я искал царевну.

Никто не отозвался мне из сирени — я разбил и граненый фиал. Лицо сестры изломалось старушечьей гримасой и стало злым. Мне больно было, но я молчал. Мне потому было больно, что никто не отозвался мне.

Я никогда, вероятно, — не встречу эту маленькую царевну. Она приходит ко мне только в тихих сиреневых снах.

2. Полишинель

Он смешной Полишинель — он всегда смеется.

Когда ему пунцово раскрашивали картонныя щеки и подрисовывали уголки тонких губ, — он смеялся. Он смеялся, когда ясноглазыя дети в игре помяли его горб и оторвали бубенцы колпака. Он смеялся за тяжелым комодом, брошенный в густую, серую пыль… Он и теперь смеется… Крысы отгрызли ему румяныя щеки, плеснь чердака разъела шутовской балахон. Один стеклянный глаз выбит, а другой щурится — такой блестящий, веселый. Смотрите! Он сейчас расхохочется этот смешной Полишинель.

3. Кареты

У факельщиков траурные кафтаны пахли нафталином и сыростью.

Черный гроб виделся мутным пятном между фонарей на катафалке. Было много карет. Оне тонули в мутных сумерках улиц, мерцали желтыми огнями сквозь прозрачный крэп. В каретах на твердых плюшевых подушках старухи сидели. У них лица в паутине морщинок и золотые колечки на костлявых пальцах…

Кареты, кареты… Много карет.

Черныя блестящия с электрическими фонарями. Лошади бегут, привычно откидывая разбитыя ноги. Пьяно кричат кучера.

Мелькнул в окне мальчик с образом — томный, в шелковой рубашке.

Кареты, кареты… Много карет.

4. Мыло молодости

Это совсем маленькая история.