Цветы дальних мест

Чем закручиниться, первым делом он прикрыл дверь поплотней и подпер геологическим молотком, будто боялся, что кто-то будет подсматривать за ним. Воровски оглядываясь на овцу, по-прежнему бессловесно возлежавшую посреди столовой, озираясь, вытащил парень из-под раскладушки свой мешок, порылся, извлек очки с одним целым, вторым разбитым стеклом, напялил, примерил, выковырял остатки осколков из оправы, примерил снова. Прищурил один глаз, другой глаз, спустил очки на переносицу, затем вдавил плотно и остался, как видно, доволен. Потом вытряхнул вещи из рюкзака на постель.

Он долго перекладывал вещи бестолково, наконец выбрал и засунул обратно только свитер толстой белой шерсти с коричневатыми звездочками на груди, сходил на кухню, прихватил две упаковки чаю, тоже в рюкзак сунул. Поколебавшись, сходил, не поленился, еще раз, взял сухарей и брикет гранитно-твердого киселя. Упаковав все это, взвесил на руке мешок, весом тоже остался удовлетворен и только тогда хлопнул ладонью по лбу. Нашел спички, прихватил нож, а там — и огарок свечи. Потом взял было листок, ручку — записку писать, долго ручку мусолил, но так ничего и не выжал. Решил не писать. И думал: а ее взять непременно надо… чаю и ее…

Он закинул рюкзак за плечи, огляделся в последний раз, осмотрел себя напоследок — штаны, рубаху, носки, сандалии, подтащил упрямившуюся овцу к двери, выпихнул, а следом — сам ступил через порог вон из кошары…

Холм целиком состоял из пыли.

Пыльная стена встала со всех сторон, потолок из пыли накрыл сверху, и пыль белесо светилась под невидимым солнцем. Против ветра было не взглянуть, не посмотреть, по ветру же видно было метров на сто. Свет шел ниоткуда. Время суток было упразднено. Да и в пространстве не сориентироваться, впрочем, с одной стороны несся особенно тяжкий гул — там был север. Казалось, там бесконечной чередой шли тяжелые транспорты, и земля тяжко колыхалась, перестав являть пример постоянства, округа полнилась пыльным грохотом.

Здесь, на самом юру, ветер вовсе распоясался, приступил вплотную к убогому жилищу, и кошара стояла точно из последних сил. Крыша крошилась. Обнажились концы стропил, и видно было, как они отклоняются, застывают на манер тугой тетивы. Из-под карниза, как из плена, вырывалась дранка. Щепы сперва висли на месте в воздухе — результат какого-то аэродинамического парадокса, — дрожа, как сухая трава. Потом изгибались дугами, бились в конвульсиях и исчезали с глаз в желтой мгле. Кол, торчавший из старой ограды, был повален и отброшен, глина вокруг изрыта и съедена, песок шел дождем, и по ограде, по всем ее швам и руслицам, стекали бесчисленные струйки, бежали вниз, но, не достигнув земли, закручивались и снова подхватывались. Поверхность двора была чисто выметена, но подернута рябью, как пруд перед грозой, и по ней носился катышек помета, будто его толкал перед собой спятивший скарабей.

Парень постоял, пряча лицо, перехватил шкирку овцы из руки в руку — и пошел: тощий мешок подскакивает за спиной, рубаха хлопает, щеки и лоб обсыпаны песком. Овца сперва упиралась, не желая идти в непогоду, но — только ветер прямо ударил в них — стихла и, сбитая бурей с толку, подталкиваемая коленом, пошла послушно. Они уже было миновали спуск, остановились перед подъемом — парень хотел проверить, правильно ли идет, чтоб не промахнуться мимо юрты, — как даже на фоне бури и гула различимый послышался дробный топот. Парень близоруко обертывался туда-сюда, хотел понять — откуда топот доносится, но казалось, что топочут и справа, и слева, и впереди. Наконец в одном из таких поворотов парень почувствовал, что кто-то будто тяжело дышит ему в затылок, прянул, чуть не выпустив овцу, и, окутанный клубами пыли, как паром, вырвался из мрака, точно из преисподней, и промчался мимо всадник на коне. На секунду показался парню даже какой-то крик, ему адресованный, он вытянул шею, насторожился, но конь скакал по ветру, всадник же пригнулся, словно ветер в спину пригнул его до самой гривы, и было видно, как безвольно мотается тело в седле — мотается в такт скоку лошади. Секунда — и конь исчез в грязной мгле, оставив по себе такую кучу мусора и песку, взвинченную в воздух, что парню пришлось зажмуриться. Овца, ошарашенная грозным бегом коня, точно заразившаяся его мощным прыгом, тоже было, взблеяв, бросилась на юг, но порыва ее ненадолго хватило, парень успел намертво вцепиться пальцами в ее кудряшки, она проволокла его за собой метра три, потом свяла, скисла и вновь апатично поплелась в дальнейший путь.

Так и шли они, спотыкаясь, парень — перегнувшись пополам, в неудобной позе, овца — тоже неловко, боком, закидывая зад, семеня и сбиваясь. И трудно уж было понять, кто кого вел. Овца ли чуяла дорогу к юрте и пастуху, парень ли — к очагу и ясности. Так или иначе, но они с пути не сбивались, шли напрямик.