Цветущий репейник

Падение было долгим и болезненным. Очутившись на дне оврага, сырого и мрачного, Васька бросился к велосипеду и только потом заметил, что весь правый бок исцарапан в кровь. Штаны и рубашка изорваны так, будто на Ваську сразу сотня котов напала за то, что он съел их любимую колбасу и пару мышей в придачу.

Васька влетел в церковь, велосипед, вернее его покорёженные останки, он бросил у входа.

В церкви служба шла к концу. Из прихожан были всего четыре старушки из соседнего посёлка. И всё равно душновато и чадно было от горящих свечей и лампад, но «благолепно», как любил повторять священник — отец Пётр, который проводил службу. Но благолепие разбилось вдребезги.

Священник как раз читал Библию громким, чётким баском. Высокий, массивный, с аккуратной русой бородкой, с волнистыми волосами до плеч, отец Пётр вдруг что-то услышал, и его широкая спина, обтянутая чёрной рясой, неуютно и настороженно сжалась. Предчувствия его не обманули. Раздался грохот и вопль:

— Па-апа!

Отец Пётр, обескураженный, покрасневший, повернулся. Старушек не потрясло такое появление Васьки. Они знали, что у священника младший сын шумный и безалаберный. Но старушки стали перешёптываться, сердито поглядывая на возмутителя спокойствия.

Отец Пётр развёл руками, извиняясь то ли перед старушками, то ли перед самим Богом за прерванную молитву.

— Идём, — он схватил Ваську за руку и потащил в комнату слева от алтаря.

Усадил на длинную полированную скамью под окном и стал искать аптечку в деревянном шкафчике.

— Велосипед, — Васька тёр колено. Саднило и колено, и локоть, и щёку, и глаза уже щипало. — Совсем, вдребезги. Я не могу без велосипеда! Купи мне новый!

— А ты почему не в школе? И не кричи в храме, — отец вовремя предупредил, прижимая к его локтю вату, пропитанную зелёнкой.

Только Васька редко слушался и заорал пронзительно, возмущённо, брыкнул отца в колено, скатился со скамьи на пол и забрался под стол.

— Паршивец, вылезай сейчас же! — зашептал страшным голосом отец. — Немедленно! Слышишь?

— Велосипед, велосипед хочу! — ревел Васька и бился затылком о фанерную изнанку столешницы. Удары звучали гулко, Васька слишком предавался горю, но не хотел набить шишку на затылке.

— Я кому говорю? Дрянь ты эдакая, — отец Пётр перекрестился. — Прости, Господи. В грех вводишь, Васька. Вылезай.

— Купишь велосипед?

— У меня денег нет.

— Ага! Все говорят, что у попов полно денег, — возмутился из-под стола Васька.

— Мы что, богато живём? — отец поднял тяжёлый край плюшевой скатерти и наклонился под стол вниз головой. Борода попала ему в нос, и он чихнул.

— Нет, но ты, наверное, прячешь деньги.

— Кот, вылезай. Поговорим по-человечески, — отец снова чихнул. Он частенько звал Ваську котом, как и все домашние, и приятели Васьки. Рыжий кот Васька — это про него. А он и не обижался на прозвище.

— Велосипед купишь? — раздался капризный голос из-под стола.

— Ну сколько можно? Нету денег. Будут — куплю. На следующий год. Осень скоро закончится. По снегу же всё равно не станешь кататься.

— Нет, мне сейчас надо! — закричал Васька и опять стал колотиться головой о стол.

— Моё терпение на исходе. Василий, я сейчас тебе наподдам!

— Бей меня, бей, — захныкал Васька. — Ты всегда надо мной издеваешься!

— Я же всего один раз… Но сейчас повторю, если не придёшь в себя. Распустился!

Отец Пётр и правда только однажды попотчевал нерадивого отпрыска ремешком по мягкому месту, когда Васька отказался исповедоваться и причащаться. «Что я, самодоносчик? На самого себя отцу жаловаться буду? Я лучше напрямую Богу сообщу о своих шалостях», — заявил он тогда. Отец вспылил, Ваське досталось. Но после этого, обозлённый, он начал войну против церкви, домашнего уклада и отца. Ни на какую исповедь он, конечно, не ходил, службы тоже не посещал. Это в семье-то священника, где все пятеро детей, кроме Васьки, были верующими, воцерковленными.

Отец смиренно принял позор. Но, не удержавшись, сказал: «В семье не без урода». Васька за словом в карман не полез: «Сами вы уроды! Я здесь один нормальный!» Отец тогда хотел добавить Ваське, стал поднимать рясу, под которой был брючный ремень на поясе. Но сын не стал дожидаться, удрал. Вернулся вечером. Отец несколько дней с ним не разговаривал. Потом решил, что худой мир лучше доброй ссоры, и наступило шаткое перемирие.

До сегодняшнего дня.

— Ты же взрослый парень! — увещевал он. — Противно смотреть, как ты хнычешь и капризничаешь.

Ваське стыдно не было. Велосипед — вот что его действительно волновало.

— Велосипед хочу!

— Тебе раны надо обработать. Ты заражение крови хочешь?

— Я велосипед хочу!

— О, Господи, дай мне сил.

— Не даст, — злорадно донеслось из-под стола. — Лучше пусть денег даст.

— Всё, — отец Пётр перенёс со стола стопки книг и церковную утварь на скамью, сдёрнул скатерть, взял огромный тяжёлый стол, поднял его высоко, чтобы не задеть Ваську, и перенёс на другое место. Васька сжался.

Он напоминал муравьишку, думавшего, что берёзовый листок, под которым затаился, — это надёжное укрытие.

А любопытный мальчишка с лёгкостью поднял листок, и вот он, муравьишка, как на ладони.