Цветущий репейник

— Муж её вечером приедет на своей крутой тачке, — бормотал он, весело пиная обломок кирпича по дороге, — плешь ей проест за эту пятисотку. Только пятисотка тю-тю, — он похлопал себя по карману. — Денёк обещает быть прелестным.

У Севки заурчало в животе. И денёк перестал быть прелестным. Пятьсот рублей таяли в Севкином воображении, и он боролся с этим феноменом. Пожалел, что на штанах нет ремня. Его бы затянуть посильнее — и до ужина можно прожить. Но подручных средств для утоления голода не оказалось.

Ноги сами понесли Севку к узкой, заросшей лопухами и крапивой тропинке. Она вела к станции, и тут надо было смотреть в оба. Того и гляди, осколок бутылки подвернётся, распорет кроссовку вместе с пяткой или вступишь во что-нибудь… Общественный туалет у станции — коричневое деревянное сооружение на две персоны — стоял под критическим углом к земле, и войти в него отважился бы не каждый, не говоря уже о том, что внутри и ступить было некуда от поразительной российской «чистоты», свойственной общественным уборным.

Поэтому несчастные пассажиры в ожидании электрички испещрили близрастущие кустики следами своей жизнедеятельности. Кроме того, среди этого пристанционного великолепия в зарослях крапивы и лопухов мог отдыхать кто-то не дошедший до магазина или, наоборот, до дома.

— A-а, Се-евка! — из кустов акации прямо перед мальчишкой вывалился отцовский дружок и напарник, тоже рабочий-путеец. В своём оранжевом жилете он, похоже, ушёл с объекта в поход за бутылкой. А обратно не мог вернуться, потому что бутылку водки, на которую они наверняка скидывались вместе с отцом, дядя Вася располовинил и забыл, в каком направлении железная дорога вообще находится. — Севка, где тут выход? — дядя Вася окинул широким жестом кусты. Узкие глаза на его опухшей сизо-коричневой физиономии глядели на Севку мутно и непонимающе. — Иди ко мне, — дядя Вася растопырил грязные лапищи, пытаясь схватить Севку. — Отведи меня на третий километр. Там твой батя ждёт.

Севка увернулся. Дядя Вася ухнул в овраг за кустами и застонал снизу.

— Что же ты?.. Своего крёстного… Я же тебя нянчил… — он всхлипнул.

— Пошёл ты! — яростно крикнул Севка. — Козёл вонючий.

Севка побежал по тропке, на бегу откидывая и ломая ветки. Лицо горело. Он бы заплакал от невнятной обиды и раздражения, но не признавал слёз. Он не боялся, что крёстный нажалуется отцу, слишком пьяным был дядя Вася, чтобы что-то как следует расслышать и запомнить.

В полумраке магазина было чуть прохладнее, чем на улице. Вяло колыхались лопасти вентилятора под потолком, разгоняя вялых и инертных мух, которых не привлекали даже хлеб и развесное печенье в деревянных лотках.

Севка сморщил тонкие губы в брезгливой гримасе.

— Что ты такой взъерошенный? — продавщица тётя Зина вечно что-то жевала и посверкивала золотым зубом. Белая заколка на волосах и грязно-белый передник поверх цветастого халата, стоптанные доисторические шлёпанцы, и при этом ярко накрашенные ногти на руках, в которые въелись огородная земля и сок одуванчика. Вечером-то после работы тётя Зина возилась в огороде, и Севка то и дело натыкался взглядом на её обтянутый цветастым халатиком зад, вздымавшийся над грядками на соседском участке.

— Ну что остолбенел? Мать за хлебом, что ли, послала?

— Запакованную булочку и пакет молока.

Севка выложил на прилавок пятисотрублёвую бумажку.

Тётя Зина перестала жевать. У неё приподнялась в удивлении выщипанная бровь.

— Откуда у тебя такие деньги? Это тебе мать дала?

— А вам что? Ваше дело продавать — вот и продавайте.

— Ах так! — тётя Зина прищурилась, подбоченилась, и вдруг её осенило. — Да ты украл эти деньги. Ну-ка стой!

Севка оказался ловчее. Он сгрёб с прилавка пятисотку и в один прыжок выскочил на улицу. Солнце ослепило, но он слышал сзади топот тёти Зины и побежал наугад. Затаившись в кустах, тяжело дыша, Севка пробормотал любимое отцовское выражение:

— Чёртова кукла! Вот прицепилась. Ещё матери донесёт. А как я ей объясню?

С перепугу Севка расхотел есть и обрадовался этому. Обошёл магазин окольным путём через платформу, подальше от косолапой преследовательницы.

Выщербленный бетон платформы был раскалён на солнце, заплёван и щедро присыпан окурками. Со скрежетом остановилась электричка. Севка тоже притормозил, чтобы переждать, когда схлынет толпа приезжих.

Дачники с корзинками, баулами, тюками и тележками на колёсах. В шляпах, панамах, разноцветных футболках, шортах и платьях, от которых рябило в глазах.

«Никаких у них проблем, — Севка склонил голову на плечо, — загорать приехали. Единственная забота, что лучше на обед — жареную картошку с мясом или вареную, но с селёдкой. Об этом полдня будут думать, а потом вместо всего съедят бутерброды, запьют консервированным компотом и завалятся обратно на раскладушку под яблоней с книжицей в руках… Что-то у меня все мысли о еде», — Севка сглотнул и заспешил.

Он вернулся в дачный посёлок и остановился у решётчатого забора. На калитке висел дверной молоток — львиная морда с большим кольцом, зажатым в львиной пасти. Севка осторожно взялся за кольцо и постучал.