Теперь Джаю тридцать, и от его прежней ненависти к деду осталось лишь презрение. Ему было даже жаль несчастного безумца, принесшего дочь и внука в жертву родовой чести. Что он испытывал сам, подвергая их ежедневному унижению? Неужели в его сердце билась та же надменность, которая была написана на исчерченном морщинами челе?
Джаю казалось сейчас, что он куда мудрее, чем дед в свои шестьдесят или семьдесят лет. Или его ум был просто помрачен брахманской спесью? Что толку гадать об этом, когда старика наверняка уже нет в живых, и, может быть, где-то в бескрайних просторах мироздания он теперь примирился со своей дочерью, и они вместе ждут к себе непутевого внука, сидящего сейчас с губной гармошкой в руках рядом с домом, который он недавно пытался ограбить?
Джай и сам не заметил, что играет теперь старинную песню, что так любила его мать. Он помнил ее с того самого времени, как помнил себя, и у него всегда щемило сердце, когда он слышал грустные звуки этой чудесной мелодии. Эта была история юноши, влюбленного в девушку, уже обещанную родителями другому. Он любит ее больше, чем жизнь, чем мир вокруг него, чем небо, даровавшее ему душу, но нет надежды для них обоих. И если где-то рассыпаны жемчужины счастья для каждого смертного, то их жемчужины по ошибке взяли чужие люди, смешали со своими, и кто теперь отличит единственную среди похожих, как капли воды, сестер?
Мать часто пела эту песню и плакала, вспоминая отца. Но Джай думал не о родителях — их любви и несчастливой доле. О думал о себе и об этой юной вдове — невестке Тхакура. Джай даже не знал, как ее зовут, но понял уже, что влюблен и что эта любовь не обещает быть легкой.
Глава десятая
Жаркая ночь отпылала мириадами звезд. Легкий ветер с гор укачивал серебристую в лунном свете траву.
Джай не мог заснуть, и он был не одинок. Белой тенью промелькнула на веранде второго этажа женская фигурка. Ему показалось, что это видение, но она появилась вновь и заскользила от одной лампы к другой, гася подвешенные к балке светильники. Он узнал печальную вдову.
В воздухе быстро разливался розовый свет утра. Очертания предметов, размытые ночными сумерками, приобретали теплую, естественную окраску. Джай поднес к губам гармошку и заиграл мелодию, льющуюся из глубины души.
Женщина знала эту песню и тоже любила ее. Ей нравилось слушать, как играет этот странный парень, непохожий на всех, кого она раньше видела. Взгляд его горящих скрытым огнем глаз притягивал ее, она чувствовала в них животворящую силу любви.
Кто этот парень? Вор? Ей почему-то не верилось, хотя она и застала их во время ограбления. В его облике ощущалось врожденное благородство, не присущее обычному уголовнику. Он и его друг держались не как испуганные жулики, даже когда она поймала их за таким отвратительным занятием. Да и его друг — он тоже почему-то внушал ей симпатию, хотя, конечно, он и не такой красивый.
Красивый… Что за мысли приходят ей в голову! Разве пристало вдове думать о мужской красоте? А что ей вообще подобает, что ей разрешено? Жить воспоминаниями и молиться о смерти. А какие могут быть воспоминания, когда тебе двадцать лет? Все ее прошлое — это частная закрытая школа для таких же, как она маленьких глупышек из богатых деревенских домов, потом короткое знакомство с будущим мужем и свадьба. Она даже не успела понять, что она — жена и женщина, как стала вдовой.
Последняя еще горевшая лампа висела как раз напротив флигеля. Женщина медленно подошла к ней, напевая про себя песню, мелодию которой играл Джай на гармонике, и подняла руки, чтобы закрутить фитиль. Взгляд ее невольно упал на террасу, где сидел парень, и она увидела, что он тоже смотрит на нее. И как он смотрел! В его глазах не было ничего оскорбительного для ее достоинства, было только удивление, восхищение и, может быть, еще — печаль. Каждой женщине понравилось бы, если бы на нее так смотрели.
Оставив лампу, она быстрым движением поправила на голове покрывало и заторопилась в свою комнату. Она чувствовала, что он провожает ее взглядом и, резко рванув двери, поспешила укрыться за ними. Но едва оказавшись у себя в комнате, она вдруг остановилась, не зная, чем ей теперь заняться, и надолго замерла, вслушиваясь в затихавшие звуки песни. Ей хотелось, чтоб мелодия лилась и лилась, чтобы жаловался и жаловался влюбленный, у которого нет надежды. Нет надежды так же, как и у нее.
Потом она стянула с головы покрывало и, подойдя к кровати — узенькой белоснежной девичьей кровати, прилегла, закрыв глаза.
А он все играл свою грустную песню, не слишком надеясь, что его слушают, и музыка наполняла его душу, двор, дом и летела дальше, к спящим синим горам, с молчаливой важностью принимавшим этот подарок.