Цветок пустыни

Я жила сперва у Аман, а потом у тети Лул, и понемногу привыкла находиться в помещении. Поначалу мне было очень непривычно в тесном пространстве дома: небо закрыто потолком, стены ограничивают свободу передвижения, а вместо запаха растений и животных — вонь канализации и угарного газа, обычные в перенаселенном городе. У тети дом был немного больше, чем у Аман, но и его никак нельзя было назвать просторным. И хотя городские удобства облегчали мне жизнь — ночью я не мерзла, а в дождь мне было сухо, — все равно по меркам современного Запада эти удобства были примитивными. Почтения к воде я не утратила — она и здесь оставалась роскошью. Мы покупали воду у торговца, который развозил свои товары на ослике, а потом держали ее в бочке во дворе. Семья очень экономно расходовала воду на то, чтобы помыться, сделать уборку в доме, заварить чай, приготовить пищу. Тетушка у себя в кухоньке готовила еду на походной плитке, которая работала на газе из баллонов. По вечерам мы усаживались у дверей дома и беседовали при свете керосиновых ламп — электричества не было. Уборная — типичная для нашей части мира: простая дыра в полу, куда падали отходы, издавая в жару невозможную вонь. Купание состояло в том, чтобы принести из бочки ведро воды и окатить себя, а использованная вода стекала по желобу в уборную.

Вскоре после того как я поселилась у тети Лул, я почувствовала, что на мою долю пришлось больше, чем мы договаривались: я получила в придачу еще и постоянную работу в качестве няньки трех ее вредных детишек. Наверное, не следует называть грудного младенца «вредным», но его поведение мне трудно было переносить спокойно.

По утрам тетушка вставала часов в девять и сразу же после завтрака, веселая и довольная, уходила в гости к приятельницам. У них она проводила весь день, без конца сплетничая о подругах, врагах, просто знакомых и соседях. В конце концов поздно вечером она возвращалась домой. Пока ее не было, трехмесячный младенец не переставая орал, требуя, чтобы его покормили. Когда я брала его на руки, он начинал посасывать меня. Не проходило дня, чтобы я не говорила:

— Послушай, тетушка, во имя Аллаха, надо с этим что-то делать! Дитя пытается меня сосать, как только я беру его на руки, а молока-то у меня нет. У меня еще и груди нет!

— Да ты не переживай, дай ему обычного молока, — ласково отвечала тетя.

Кроме того, что я убирала в доме и ухаживала за младенцем, надо было еще присматривать за другими двумя детьми, девяти и шести лет от роду. А уж эти напоминали диких зверушек. Они и понятия не имели, как надо себя вести, — мать явно никогда их этому не учила. Я пыталась поправить дело и шлепала их при каждом удобном случае. Но они за столько лет привыкали бегать повсюду, как гиены, и не могли за один день превратиться в ангелочков.

Шли дни, и настроение у меня все падало. У меня из головы не шел вопрос: сколько же таких безрадостных испытаний выпадет на мою долю, прежде чем случится что-нибудь по-настоящему хорошее? Я всегда стремилась к лучшему, старалась двигаться вперед и выяснить наконец, где же меня ждет что-то необычное, — а в том, что оно меня ждет, я не сомневалась. Не было дня, чтобы я не подумала: «Когда же это случится? Может быть, сегодня? Или завтра? Куда мне отправиться? И что делать?» Не могу сказать, отчего мне в голову приходили эти мысли. Мне тогда казалось, что каждый, наверное, слышит такой внутренний голос. Сколько себя помню, я всегда думала, что моя жизнь должна быть не такой, как у тех, кто рядом со мной. Просто я еще не знала, до какой степени не такой.

Я прожила у тети Лул с месяц, и в наших отношениях наступил перелом. Однажды ближе к вечеру, когда тетя еще трепала языком в гостях и не спешила домой, пропала ее старшенькая — девочка девяти лет. Сперва я просто вышла на улицу и позвала ее. Она не откликалась, и я начала прочесывать квартал. В конце концов я обнаружила ее в узком простенке между домами вместе с каким-то мальчишкой. Она была неглупым ребенком, очень любознательным, и когда я отыскала ее, она вовсю удовлетворяла свой интерес к тому, как устроен этот мальчик. Я схватила девчонку за руку и рывком подняла ее на ноги. Мальчишка тут же задал стрекача, как напуганный зверек. Всю дорогу домой я порола двоюродную сестру прутиком, поскольку таких негодных детей еще в жизни не встречала.

В тот же вечер, когда вернулась мать, девчонка подняла рев, что я ее выпорола. Тетя Лул пришла в негодование.

— Как ты можешь бить ребенка? — возмущалась она. — Не смей трогать мое дитя, иначе я сама тебя побью, — посмотрим, как тебе это понравится! — закричала она и с угрожающим видом направилась ко мне.

— Уж поверь, тетя, не нужно тебе знать, за что я ее выпорола. Не стоит тебе знать то, что знаю я! Если бы видела, чем она сегодня занималась, ты бы вообще отказалась от нее! Этот ребенок никого не слушает, совсем как звереныш.