Цветник доктора Измайлова

Сзади щелкнул замок. Я повернулся и увидел, как на мороз выходит дядечка лет пятидесяти с кургузым веником в руках, одетый в черное пальто и шапку-ушанку. Не обращая на меня внимания, дядечка закрыл за собой дверь и принялся бодренько сметать едва заметный снег с бежевой плитки и с антискользящего коврика. Я посторонился, чтобы не мешать.

– Как вы можете это есть? Вам не холодно? – спросил дядечка, продолжая сметать снег.

Ну что за люди! Сто́ит тебе в двадцати– или тридцатиградусный мороз погрызть мороженое, так обязательно кто-то спросит: «А вам не холодно?» Подметаешь крыльцо – и подметай!

– Нормально мне. Почти вкусно.

– Ищете кого-то?

– Жду.

– Что ж, тогда и я с вами подожду.

Он закончил сметать снег и поставил веник к стене у перил.

Тут до меня начало что-то доходить. Фотография из Лениной папочки возникла прямо перед глазами. Небольшая бородка с проседью, очки в позолоченной оправе, взгляд с лукавыми искорками…

– Семен Михайлович?

– Он самый.

Я огляделся в поисках урны.

– Нет-нет, – запричитал Семен Михайлович. – Даже не думайте. Кушайте спокойно. Я никуда не спешу. Проветриться вышел. От компьютера отдохнуть. Думал, вы попозже заглянете. Обычно ваш брат опаздывает.

– Может, присоединитесь? Хотите рожком угощу? Вместе погрызем.

– Увольте. Лучше уж посидеть в ресторанчике. У нас тут, кстати, рядышком, в двух минутах, приличная таверна открылась. Какой там французский коньячок подают! У-у-у! Бесподобная вещь. Сказка! А стейки какие! Пальчики оближешь!

Упс… Бесподобный французский коньяк да еще со стейком «Пальчики оближешь» – это половина моей зарплаты.

– Давайте в другой раз, у меня сейчас…

– Ловлю на слове! – радостно перебил Семен Михайлович. – Попозже сходим. Не проблема. Вы угощаете!

В горле как-то сразу пересохло. Неожиданно кончилось мороженое. Пальцы совсем онемели. Я неуверенно кивнул и стал надевать перчатки. Кое-как справился. Глубоко порядочный человек, говорите? Ну-ну! Погрыз мороженое! Внутрь меня никто не пригласил. Нет денег на таверну – стой на морозе.

– Я читал ваши материалы, – грустно сказал Семен Михайлович, поправляя шарф. – Мне понравилось. Но вы ведь гуманитарий. Пишете портретные очерки. Редкий нынче жанр.

– Все верно. Рад, что вам понравилось.

Он проигнорировал мои слова.

– Вы работаете в тетрадке «Человек», а не «Наука». Почему же ко мне послали вас?

– Честно говоря, и сам не знаю. Журналисты – люди подневольные. Начальство приказало – мы исполняем.

– И что же вам приказали написать про меня?

Семен Михайлович натянул шапку поглубже на уши. Видимо, мороз и до него добрался. Усы и бородка покрылись инеем.

– Текст на полполосы. Начальство хочет прояснить ситуацию с вашим институтом. Вас оскорбляет мое присутствие?

– Боже мой! Конечно, нет! Дело в другом! Тут научные журналисты такое выдавали, что мне плохо становилось. А уж гуманитариев (после парочки визитов) я вообще боюсь. Сейчас ведь какое образование? Сплошная профанация да креатиф-ф. А нам такое дело противопоказано. У нас научный институт, и профанов я за порог не пускаю. Не имею желания тратить на них время. Из вашей газеты человечек приходил – таблицы умножения не знает. Представляете? Я думал, дальше катиться уже некуда. Ошибался. Из другой газетки коллегу вашего прислали, так он уверен, что Солнце вращается вокруг Земли.

Пришлось заступиться за коллегу.

– Он прав, – не моргнув, сказал я. – У нас же ось мира проходит через глаз наблюдателя: тут целые созвездия вращаются, не то что Солнце! Эклиптику ведь не просто так придумали. А суточное вращение Солнца? Все относительно. Никогда не фотографировали Полярную звезду с открытым объективом? Уже через час круговерть начнется. Учебник астрономии. Десятый класс.

– Ваш коллега учебник астрономии в глаза не видел. Вы мне тут софистику не устраивайте, – с показной злостью проговорил Семен Михайлович, а под конец еще и фыркнул: – Солнце у него вращается!

– Все относительно, – смиренно повторил я, глядя на квадратик неба.

– Таблица умножения абсолютна!

– Обижаете. Неужели и до этого докатимся?

– Сколько будет двадцать восемь минус пятнадцать?

– Сто шестьдесят девять будет, – не раздумывая ответил я.

– Интригуете, молодой человек?

– Как вы к людям, так и люди к вам.

– Ход ваших мыслей мне нравится. Трижды девять!

– Семьсот двадцать девять!

Семен Михайлович протянул мне руку:

– Не знаю, как у нас сложится беседа дальше, но право войти в эту дверь вы заслужили. Добро пожаловать!

Наконец-то тепло!

После нашей редакции волей-неволей обращаешь внимание на ремонт. Новенький линолеум (рисунок а-ля сосновые доски), аккуратные плинтусы, ровные стены свежего абрикосового цвета, белый потолок, а в конце прихожей – новенькая лакированная дверь светлого дерева (скорее всего, сосна).

– Раздевайтесь! – дружески предложил Семен Михайлович.

Пока я вытирал ботинки о коврик и тряпку, он закрыл входную дверь, прошел вперед, нагнулся и поставил передо мной синие тапки.