Цветица

Простыни холодно мерцали. Майя зябко свернулась, стараясь не глядеть в сторону сиреневого сияния, прикрыла ладонями глаза, призывая к себе сон, и наконец-то уснула, и всю ночь на нее смотрели лица то ли людей, то ли звезд, то ли трав, но были те травы высоки и заглядывали в комнату свысока и снисходительно, как звезды. Иногда Майя просыпалась и видела, что луна не отходит от окна и настойчиво смотрит в сонное лицо цветка, стоящего на подоконнике. Ночь бежала мимо дома, не сминая трав. А на рассвете Майя услышала торопливо удаляющиеся шаги, бег, скок и трепет листьев.

Ах, как чудесна была та неспокойная ночь! Но утро завистливо изгнало ее, и над землей задрожал зыбкий зимний рассвет. Да, опять пришла зима: от вчерашнего апреля-мая не осталось и следов: все их замело. Сопки вдали, за рекой, были похожи на большие синие сугробы.

Майя подошла к окну.

Цветок поблек. Сейчас он напоминал озябшего котенка. Цветок да и цветок, ничего особенного!

Раздался отдаленный рокот, засветилась молния.

Среди зимы? Не к добру это. Быть беде!

У ворот, закачавшись, как от последней усталости, остановился автомобиль, и кто-то черный проскользнул в подъезд.

«Конечно, все это очень мило со стороны колдуньи, – сердито подумала Майя. – Ложь во спасение. Гомеопатия, траволечение – как это называется? Лучше бы мне сразу обратиться в Дом ребенка. Но могут не дать мне дитя на воспитание. Так и останется мне одиночество…»

Одиночество неслышно прильнуло к ней сзади, грустно дыша в затылок: «Привыкай, знать, судьба…»

Майя досадливо отстранилась и взяла телефонную трубку. «Позвонить колдунье. Нет ли еще какого средства? И Умной Эльзе, У этой везде блат. Может быть, и в Доме ребенка тоже?.. Я больше не могу, не могу, мае нужно любить и беречь, иначе сердце остановится во мне и я умру».

Оказалось, зимняя молния накликала-таки неприятность: телефон не работал. А мобильный она выбросила после того, как он предал ее.

Майя заметалась по комнате. Воспоминания начали нанизываться, как петли на спицы, и вот уже протянулось целое полотнище. Ведь так уже было в ее жизни – не работал телефон. Тогда она ждала звонка и не могла понять, отчего его нет. От ожидания она обессилела, словно от потери крови. А потом оказалось, что звонили ей, звонили! Однако сотовый предатель затаился и промолчал. А заговори он тогда, отзовись… Может, Любимый остался бы жив? Может быть, Майе удалось бы уговорить, умолить, уплакать его отказаться от бредовой мысли – заглянуть в глаза Природе? Нет, Любимый не поговорил с нею и уехал без ее слез и благословений. Сколько писем улетело легким клином сизокрылым вслед ему… Ответа Майя так и не дождалась. Только тучам оставалось молиться: «Уходит облако – потемневшее, отяжелевшее. Оно словно бы впитало в себя мои слезы. Где устанет оно носить их над землей? Они прольются, люди скажут – дождь. Коснется ли хоть одна капля твоего усталого лица?»

Теперь-то она понимала, что, когда человек долгое, долгое время живет лицом к лицу с Природой: в море ли, в тайге, среди полей и хребтов, – он уверен, что остается самим собой. Но это невозможно, нет, он не прежний. Он дышит воздухом Природы и думает ее думу, и эта дума начинает кружить ему голову, и он решает остаться с Природой навсегда – чтобы всегда смотреть ей в глаза. А говорят, заплутался в тайге, утонул, упал со скалы – какая глупость! Он самозабвенно рыщет среди деревьев, волн, камней, но не найти ему дороги назад, да и не ищет он ее…

И вот снова не работает телефон. Кто знает, что скрывает его молчание на сей раз? Нет, надо немедленно позвонить от соседей и вызвать мастера.

Майя вышла на лестничную площадку. В стекло било холодное раскаленное солнце, черный силуэт маячил у двери напротив. Майя обогнула его, притронулась к кнопке звонка, но дверь не отворяли: очевидно, соседки-старушки не было дома.

– Нет ее, нет, – подтвердил мягким баритоном черный силуэт. – Я тоже ее жду. Вызвала телефон отремонтировать, а сама ушла. Забыла, вероятно.

– Вот повезло! – сказала Майя. – Может быть, вы заодно и ко мне зайдете? У меня тоже сломался телефон.

Солнце ушло из окна, и у силуэта образовалось лицо. Ох, задуматься бы Майе: что же это за человек, лицо которого видно лишь во мраке, а на свету оно пропадает? Но она отметила лишь, что это красивое лицо. Мастер что-то говорил, но губы его не шевелились. Казалось, рот его сжат навечно, и не только словом, но и поцелуем не разомкнуть его.