Цунами

Первый в истории страны американский японец, стараясь как можно точнее отвечать на вопросы Верхнего Господина, смотрел на него, как полагается при разговоре, зная от американцев, что тут бояться больше нечего.

Так и получилось. За все проступки его не наказали, а отпустили с похвалами. Поэтому теперь Накахама море по колено. Он учил дайкана Эгава скакать по-испански, и, пока еще не было указа, запрещающего ему говорить с иностранцами, он осмелился встретиться с ро-эбису как бы вдруг. Он жил у Эгава как за пазухой, на всем готовом, но поговорить там по-английски не с кем. Он только начал учить сына Эгава и самого дайкана.

Алексей Николаевич и японец Накахама назвали себя и пожали руки.

Вышел Хори и позвал американца, тот просил Сибирцева извинить его и пошел в дом, но вскоре вышел.

– It's Tokkaido Road,[102] – показал он на узкую дорогу, идущую между деревенскими садами. – And no permission for foreiners… to come. It's only… – Он засмеялся, закидывая голову, и хлопнул Сибирцева по плечу: – Monkey business![103]

Он птицей вскочил в седло, натянул поводья и, дав коню шпоры, галопом умчался куда-то по дороге, ведущей к горам.

– Какие чудеса! – сказал Алексей Николаевич и подозвал Можайского. – Ты видел японца? Говорит по-английски! И уверяет, что нам нечего опасаться, если не будет позволения возвратиться по Токайдо к нашему лагерю.

– Так это Токайдо?

– Да.

– Вот это?! Впрочем, знаешь, дорога отличная, утрамбованная, только узка.

– Что ты хочешь, здесь деревня. Вот пойдем в лагерь, там посмотрим, какова дорога за околицей.

– Ты думаешь, есть у них околицы? Но как же Эгава? Не притянут его к ответственности за такого американца?

– Видно, он нужный человек.

– Может быть, такой же изобретатель, как Александр Федорович?

Можайский вздрогнул. Что толку в его изобретениях! Ничего не применимо, что не придумаешь! Никому пока не нужно!

* * *

С утра Эгава строжайше допрашивал в Иноура лодочников, как смели они бросить «Диану» и разбежаться.

– Из-за этого погибло судно!

– Путятин смотрел на Фудзи и сам махнул рукой и велел всем разбегаться! – ответил отец Хэйбэя и добавил, что вчера все японцы хвалили его и восхищались, какой Путятин умный.

– Как же вы поняли его?

– Конечно, все поняли, – ответил Хэйбэй. – Он показал, и все увидели.

Эгава и чиновники требовали новых объяснений. Как посмели без разрешения бросить судно, обрубить буксиры и бежать?

– Путятин велел! – сказал молодой рыбак из Иноура.

– Да, он долго смотрел на гору Фудзи и махнул рукой, – подтвердил старшина лодочников. – Он очень правильно понял. Все знает!

Дайкан бранился и грозил пороть нерадивых, как порол их в канун сбора, когда ленились, но рыбаки стояли на своем.

Татноскэ объяснил Шиллингу, почему нельзя идти по берегу обратно в Миасима. Здесь-то и проходит главная императорская дорога между двумя столицами.

– Дорога утрамбована, красиво обсажена соснами и содержится в порядке, – объяснял Татноскэ. – Никогда по Токайдо не дозволялось путешествовать иностранцам.

– А разве в Японии бывали иностранцы?

– Конечно, пленные…

Шиллинг ответил, что теперь страна все равно открывается, что же прятать эту дорогу.

– Пока еще Токайдо не проселочная дорога, – объяснил Татноскэ.

Пришел Эгава и просил адмирала не идти пешком, уверял, что за это ему – дайкану – придется отвечать.

Японец Накахама, с которым вчера познакомился Сибирцев, сидел тут же. Он в суконной мексиканской куртке и в рубашке с кушаком, из-за которого торчит рукоятка пистолета. Эгава запросил у правительства разрешения познакомить Накахама с роэбису, и пока нет ответа.

– Даже нечего ему подарить на память! – сетовал Сибирцев, шаря по карманам. – Good fellow![104] – хлопнул он Накахама по плечу.

Тот достал бутыль сакэ и отдал Сибирцеву.

– Good indian![105] – сказал Накахама и тоже хлопнул Алексея.

Когда этот японец говорил со своими, речь его была тиха и плавна. Стоило ему заговорить по-английски, как голос менялся, становился на несколько тонов выше, превращался в резкий тенор, словно включали музыкальную шкатулку, воспроизводившую человеческую речь, лицо заострялось и жесты Накахама становились размашистей.

– Непозволительно гостей заставлять идти пешком. Вы поступаете против нашего обычая, – уверял Эгава. – Лодки для вас готовы. Мы доставим вас в Миасима.

– Come, come,[106] – говорил Накахама.

Адмирал уже приказал выстроиться своим отдохнувшим матросам на улице.

– Сабли вон! – скомандовал Лесовский.

Построившиеся матросы обнажили палаши. И вдруг рысцой выбежали из переулка с копьями и ружьями два отряда японских солдат и подстроились к морякам.

– Напра-во! Шагом марш! – скомандовал Путятин.

– О-яма ни каннуки ва микка-инай-ни амэ… – пел в дороге Хэйбэй, которому вместе с другими рыбаками пришлось тащить тяжести.

На плечах у них шесты, а на шестах висят корзинки.

– Коса-о кабурева амэкадзэ… – распевал он.

На стоянке за обедом Шиллинг угостил Хэйбэя чаем.