Цугцванг

— Марине?! — злобно скалюсь, — Ты серьезно?!

— Так и никак иначе. Либо я еду с тобой, либо мы не едем вместе. Выбирай.

Сейчас

Слышу голоса, которые вырывают меня обратно в промозглую реальность. Я бросаю взгляд на брата, которому по факту благодарен настолько, насколько вообще способен. Один бы я не вывез, и хоть никогда в жизни этого не признаю и не произнесу — он это знает. Лекс ведь не только мой брат, но и мой лучший друг, который и сейчас не требует ничего подтверджать. Слегка кивает и первым продолжает движение, а я за ним.

Каждый шаг дается мне так сложно, будто иду я не по обледенелой почве, а по зыбучему песку. Ноги тяжелеют, страх нарастает, впереди фигуры, которые я вроде вижу, а вроде они расплываются. Сердце скачет с низкого на высокий ритм, а потом и вовсе исходит на скорость света.

Потому что я вижу знакомую до боли переноску. Она перевернута, открыта, точнее разорвана, а рядом лужица крови.

— Макс… — тихо зовет Лекс, но я отбрасываю все в сторону и решительно быстро следую до невысокого мужчины, который стоит рядом с парочкой полицейских в форме.

Скорее всего он и есть следователь, ведь в гражданском и вид у него серьезный, взрослый. А может это интуиция? В любом случае я попадаю в точку.

— Максимилиан Петрович, надо полагать? — спрашивает, хмуря брови, я киваю, а сам жадно осматриваю территорию, где сразу натыкаюсь на «это».

Черный пакет лежит под сосной. Он смотрится здесь, среди «белого» и чего-то первородного так…чуждо. Я не слышу ничего из того, что мне говорят, гипнотизируя только его и лужу ярко-красной крови под ним.

— Я хочу увидеть ее.

Следователь резко замолкает, и я плавно перевожу свое внимание на него, успевая зафиксировать то, как он переглядывается со своими подчиненными и Лексом. Меня это бесит. Я наклоняю голову на бок и щурюсь, холодно чеканя.

— Непонятно изъясняюсь?! Покажите.

— Господин Александровский, понимаете…

— Если ты собираешься сейчас затирать мне про «родственные» связи, советую сразу об этом забыть.

— Я это уже понял, — с нажимом парирует, но потом словно смягчается и с сочувствием поджимает губы, — Дело не в этом.

— В чем?

— В том, что там все…совсем плохо. Над ней издевались и…

Удар.

— …От лица мало что осталось…

Еще удар.

— Может быть лучше подождать снимков из морга? Вам покажут их, какие-то, возможно, приметы назовете, чтобы…

— Показывайте, — безжизненно, глухо вновь перебиваю, переведя взгляд на пакет, — Я узнаю ее итак.

Следователь снова медлит, но, видимо, мой вид его убеждает — бессмысленно о чем-то говорить. Будет так, как я сказал. Поворачивается и идет в сторону пакета, где трутся какие-то люди, я было следую за ним, но Лекс вдруг перехватывает меня за локоть и шепчет.

— Макс, давай лучше я?

Смотрю на него с какой-то иррациональной ненавистью. Я злюсь, я дико злюсь, хотя и понимаю, что он ничего не хотел плохого, только лишь помочь. Тем не менее не помогает, а наоборот, и я вырываюсь, четко чеканя шаг, чтобы через мгновение увидеть то, что никогда не смогу забыть, даже если потеряю память.

Эпилог. Wicked game*

Вечер

В гостиной шикарного особняка стоит оглушающая тишина, которую никто не смеет нарушить. Каждый думает о своем: столько сожалений, столько груза, вины, слепой, немой ярости.

— Может быть это не она? — бросая взгляд на Макса, который не говорит ни слова, а сидит и смотрит в огонь, Марина с надеждой разрывает всеобщий шок и замешательство, также бросив взгляд и на Лилиану.

Сейчас ей ее дико жалко. Она, точно также, как Макс, не говорит ни слова. Сидит на краешке дивана, обняв себя руками, смотрит в одну точку, редко всхлипывает. От ее былой надменности не осталось ни следа, сейчас она меньше самой маленькой частицы…

— Нет, — глухо отвечает Лекс, тоже бросая взгляд сначала на Макса, а потом на Лилиану.

Он не хочет говорить всего того, что знает, потому что понимает, как сильно это ударит по Максу, да и по Лилиане. Сейчас ему ее тоже жалко. Там в лесу, когда подняли черный пакет, и он увидел, что стало с девушкой, которую буквально недавно видел живой, он слишком ярко представил на ее месте Адель.

«Они ведь были так похожи…» — по его телу бегут колючие мурашки, и он снова смотрит в пол. Чтобы никто не видел, как его глаза краснеют.

Это невозможно объяснить, если не почувствуешь на своей шкуре. Какой-то иррациональный страх, что теперь так плотно засел на подкорке, и тошнота, которая каждый раз подступает к горлу, стоит ему вспомнить лицо, доселе настолько прекрасное, насколько сейчас уродливо. От него действительно ничего не осталось — ее просто забили до смерти…и это точно была она. А, как известно, слепая надежда гораздо хуже правды, поэтому он подбирается и говорит дальше.