ЦРУ против СССР

Когда-то американские посланники и посланцы, прибывшие в Европу, сдержанно восхищались архитектурным совершенством европейских столиц по той причине, что, по их словам, им милее была республиканская простота провинциального Вашингтона по сравнению с Северной Пальмирой или Лондоном и Римом. Больше того, дворцовая пышность Европы возбуждала даже негодование тонкогубых квакеров – вот она, бессмысленная расточительность, верный признак загнивания Старого Света! С тех пор много воды прошло под мостами на Потомаке и Гудзоне, Сене и Тибре. С бессмысленной роскошью обстроились американские магнаты, и республиканскую простоту теперь, пожалуй, уместнее искать не в Новом Свете. Но это не оказало решительно никакого воздействия на американские рассуждения об имманентных преимуществах США, просто заокеанские риторы сменили сюжеты, оставив в неприкосновенности основное – Соединенные Штаты-де и ныне служат неким высшим идеалам.

Эта официальная риторика хорошо известна как миру, так и американским специалистам в области международных отношений. Последние в научных сочинениях давным-давно высмеяли попытки изобразить цели США в мире в традиционных терминах и концепциях. Многомудрые специалисты даже бросали вызов – попытка, скажем, написать историю внешней политики США на основе официальных заявлений приведет к таким результатам, которые можно сопоставить только с абсурдностью самого метода, Вероятно, профессор Г. Киссинджер прекрасно знает все это, тем не менее в последние недели пребывания на посту государственного секретаря в 1976 году он изрек в статейке теоретической значимости следующее: «С самого начала американцы считали, что США имеют моральный вес, который превосходит их военную или экономическую мощь. США уникальны среди всех стран мира в том смысле, что они были основаны людьми, преданными ряду политических и этических принципов, которые, по их мнению, носили универсальный характер. Нет ничего удивительного в том, что Сантаяна заключил: „Быть американцем само по себе моральная категория“.

Растолковав с этих позиций американское прошлое, Киссинджер бросил взгляд в будущее (менее чем через месяц кончалось пребывание у власти администрации Форда): «Как величайшая демократия в мире, Америка служит напоминанием всем, что есть альтернатива тирании и угнетению. Революция, начавшаяся два столетия тому назад, продолжается, ибо в большей части мира все еще стремятся добиться свободы и достоинства личности, святости законов, то есть того, что никогда не переставали искать США, наслаждаться этим и совершенствовать это». Определенно памятуя о том, что 20 января 1977 года в Белый дом въедет Дж. Картер с тяжелым идеологическим багажом, уходящий государственный секретарь уточнил: «Мы должны защищать права и достоинства человека… У нас как моральные, так и практические обязательства защищать наши ценности и бороться с несправедливостью. Те, кто выступает за свободу и разоблачает несправедливости репрессивных режимов, поступают в лучших американских традициях» [259]. Надо думать, что, помимо прочих соображений, изречь эти истины оракула побудили размышления чисто практического свойства. Тогда ему было 52 года – в этом возрасте не хочется уходить от дел по простой причине смены администрации.

Профессор Киссинджер, конечно, великий моралист-теоретик, а в период Уотергейта было показано, что он, помимо прочего, и моралист-практик. Выяснилось, например, что в заботах о правах человека ему ничего не стоило отдать указание компетентным американским органам подслушивать телефонные разговоры ближайших сотрудников и коллег, а также установить, в какой мере это соответствует лучшим американским традициям. На пресс-конференции 23 августа 1973 года Киссинджер в качестве общего принципа государственной деятельности положил такую мысль: «Любое правительство должно устанавливать тонкое и точное соотношение между потребностями национальной безопасности и гарантиями индивидуальной свободы. Следует надеяться, что конкретные решения можно будет оправдать с точки зрения их необходимости» [260]. По осени 1974 года госсекретарь во время встречи с группой сенаторов в ответ на их вопросы, почему он не считается с государственным департаментом, отрезал: «Бывают времена, когда национальные интересы превыше законов» [261].

То, что на языке государственного секретаря именуется «национальными интересами», несомненно, имеет другое, куда более точное название – классовые интересы правящей в США олигархии. Руководствуясь неизменно этим компасом, Вашингтон на нынешнем этапе счел своей обязанностью сделать акцент на «правах человека». Что это, собственно, означает?