ЦРУ и мир искусств

В 1962 году, через несколько месяцев после строительства Берлинской стены, Вилли Брандт, мэр западного Берлина, предложил Николаю Набокову стать советником по международным культурным связям в берлинском сенате. Это назначение укрепило старую дружбу и возвращало Набокова в город, который был особенно близок ему по духу. «Брандт и Набоков хорошо ладили, - вспоминал Стюарт Хемпшир. - Брандт и вся Берлинская культурная программа щедро финансировались американцами, и это его нисколько не беспокоило. Ники легко справлялся с этой обязанностью, он знал всех нужных людей и, таким образом, идеально подходил для работы по организации культурных дел Берлина» [890]. Для Набокова Западный Берлин потерял часть своего «космополитического очарования», и время казалось подходящим для возобновления «культурной игры». По словам Джона Ханта, Набоков «никогда не был готов принять мир таким, каков он есть, в силу своих убеждений», и он, казалось, теперь потерял интерес к старым парадигмам холодной войны. Его планы и предложения по Берлину, который был теперь разделён бетонной стеной, не содержали ничего из старой антикоммунистической риторики. «Мне было ясно, что в такой игре нужно попытаться заручится поддержкой и привлечь к участию мыслителей и людей искусства из Советского Союза и социалистического блока» [891], - написал он в настроении, полном теплоты успокоения. С этой целью он установил дружеские отношения с советским послом в Восточном Берлине Петром Андреевичем Абрасимовым. После двух проведённых вместе часов в советском посольстве Абрасимов в конечном счёте одобрил просьбу Набокова об участии советских художников в Берлинском фестивале искусств, директором которого он также являлся. Для Абрасимова это было смелым решением - советская разведка пристально следила за Набоковым. Со шпионом КГБ, приставленным к Брандту в качестве советника, русские знали всё о связях Набокова с поддерживаемым ЦРУ Конгрессом.

Джоссельсон не был очень уж доволен новым назначением Набокова, «но он проглотил это», как отметила Диана. Набоков, который проводил всё больше времени в Берлине, казалось, отстранялся от Конгресса, но не от его финансирования. Джоссельсон, всегда ведущий себя сдержанно, мало что мог сделать, чтобы ограничить врождённую расточительность Набокова. «Он отличался взыскательным вкусом, и за это нужно было платить» [892], - говорил Стюарт Хемпшир. Но связь, которая была формально установлена между Конгрессом и офисом Брандта, действительно давала Конгрессу возможность принять участие в фестивале Berliner Festwochen, и в 1964 году Конгресс профинансировал появление там Гюнтера Грасса (Guenter Grass), У.X. Одена, Кита Ботсфорда, Клинта Брукса, ЛенгстонаХьюза, Роби Маколея, Роберта Пенна Уоррена, Джеймса Меррилла (James Merrill), Джона Томпсона, Теда Хьюза (Ted Hughes), Герберта Рида, Питера Расселла (Peter Russell), Стивена Спендера, Роже Кайлуа, Пьера Эммануэля (Pierre Emmanuel), Дерека Уолкотта (Derek Walcott), Хорхе Луиса Борхеса и Уола Сойинка (Wole Soyinka). Джон Хант и Франсуа Бонд и выступили в роли кураторов.

Но Джоссельсон не мог переступить через своё негодование по поводу того, что он считал дезертирством Набокова. «Он был ревнив, - сказал Хемпшир. - Он называл их «моя группа» интеллектуалов. Он льстил им и ожидал от них лояльности. Ники был частью этой «группы», но затем стал интересоваться чем-то другим. Джоссельсон почувствовал себя уязвлённым и оскорблённым» [893]. К концу 1964 года терпение Джоссельсона лопнуло, и он написал едкое письмо, спрашивая Набокова, почему тот счёл целесообразным требовать от Конгресса возмещения расходов за свою поездку в Лондон, которая, совершенно очевидно, была в интересах Берлина. Почему, получая щедрую зарплату от Конгресса (Джоссельсон взял почти 30 тысяч долларов из Фонда Фарфилда, чтобы покрыть расходы Набокова за четырёхлетний период, из которых 24 тысячи долларов предназначались на его зарплату), спрашивал Джоссельсон Набокова, тот не мог оплатить свою поездку из тех 50 тысяч немецких марок, которые он получал от налогоплательщиков Берлина? Задетый тем, что Набоков не сообщил ему о своих посещениях Абрасимова в советском секторе и визите Абрасимова в дом Набокова с Ростроповичем, Джоссельсон заключил сердито, говоря Набокову: «Я не хочу больше знать ничего о том, что вы делаете... Давайте просто приостановим наши официальные отношения до 1 мая [когда им предстояло встретиться] и будем держать пальцы скрещёнными, что своими действиями вы не повредите нашей дружбе» [894]. Боясь не справиться с ещё одним подобным пренебрежением, Джоссельсон понадеялся, что рождественские каникулы дадут Набокову «возможность поразмышлять... и сочинять музыку, вместо того чтобы безумно носиться и, возможно, мчаться к пропасти» [895].