Уже из этих фрагментов повествования Достоевского можно видеть, насколько противоречиво его восприятие трудовой деятельности, с которой он столкнулся в остроге. С одной стороны, он отмечает тягость принудительного каторжного труда, с другой – говорит о труде как о единственно возможном спасении от тоски и мучений каторжной жизни.
Интересные замечания относительно повести Достоевского и его описания труда каторжан высказывает французский философ Ален в суждении «Труд»: «Достоевский дает возможность увидеть каторжников такими, какие они есть; сброшена маска показного блеска, если можно так выразиться, и хотя еще остается маска неизбежности, нам раскрывается истинная суть человеческого существа. Каторжники работают, и зачастую их работа бессмысленна; например, они разбирают на дрова старый корабль, и это в стране, где лес ничего не стоит. Им это хорошо известно; к тому же они занаряжены на целый день, не надеясь на поблажку, и оттого ленивы, грустны и неуклюжи. Но, получив конкретное задание на день, пусть даже самое тяжелое, они преображаются: становятся ловкими, изобретательными и веселыми. Тем более когда речь идет о действительно полезной работе, например об уборке снега. Однако лучше прочитать без комментариев эти удивительные страницы, где все описано так правдиво. Мы увидим, что полезная работа сама по себе удовольствие; сама по себе, а не благодаря получаемой в результате выгоде. Например, заключенные весело и живо выполняют определенную работу, после которой им разрешено отдохнуть; мысль о том, что они, возможно, получат полчаса под конец дня, заставляет их дружно трудиться, чтобы закончить быстрее; поставленная задача начинает им нравиться сама по себе; и удовольствие творить, придумывать, как сделать лучше и потом осуществить это, намного превосходит удовольствие от заработанного получаса, всего лишь еще одного получаса каторги. Я полагаю, что время они проведут более или менее сносно только благодаря еще совсем свежим воспоминаниям об увлекшей их работе. Самое большое наслаждение, по всей вероятности, дает человеку сложная самостоятельная работа вместе с другими людьми, что подтверждают различные игры»410.
Через 100 лет после создания «Записок из Мертвого дома» к описанию каторжного труда обращается А.И. Солженицын. Рассказ «Один день Ивана Денисовича» (первоначальное название «Щ-854») был задуман в Экибастузском особом лагере (Северный Казахстан) зимой 1950/1951 гг. (в 1962 г. опубликован как повесть в журнале «Новый мир»).
Герой повести – Иван Денисович Шухов – советский заключенный, русский крестьянин и солдат. «Просто был такой лагерный день, – описывает предысторию рассказа А.И. Солженицын, – тяжелая работа, я таскал носилки с напарником и подумал, как нужно бы описать весь лагерный мир – одним днем. Конечно, можно описать вот свои десять лет лагеря, там всю историю лагерей, – а достаточно в одном дне все собрать, как по осколочкам, достаточно описать только один день одного среднего, ничем не примечательного человека с утра и до вечера. И будет все»411.
Солженицын сумел так рассказать об одном дне Ивана Денисовича, дне, наполненном холодом, голодом, болью, унижениями и бесконечным трудом, что, по мнению историков и литературоведов, это произведение повлияло на весь дальнейший ход истории СССР412.
На сравнительно небольшом пространстве текста повести слово «работа» встречается 47 раз, а всего однокоренных «работе» слов – 116. Я не берусь на страницах своей книги анализировать произведения Достоевского и Солженицына, однако отмечу, что в их описании жизни и труда осужденных можно найти много общего. Безусловно, за прошедшие 100 лет принудительный труд не стал легче. Но при всей тяжести подневольного труда, труда-наказания, ему присущ спасительный характер. Так же, как в середине XIX в., в ХХ в. человек находит в труде избавление от тягот принудительной изоляции, от тягот «вынужденного общего сожительства», спасение от греха и преступлений.
«Засыпал Шухов, вполне удоволенный, – завершает свою повесть Солженицын. – На дню у него выдалось сегодня много удач: в карцер не посадили, на Соцгородок бригаду не выгнали, в обед он закосил кашу, бригадир хорошо закрыл процентовку, стену Шухов клал весело, с ножовкой на шмоне не попался, подработал вечером у Цезаря и табачку купил. И не заболел, перемогся. Прошел день, ничем не омраченный, почти счастливый.
Таких дней в его сроке от звонка до звонка было три тысячи шестьсот пятьдесят три. Из-за високосных годов – три дня лишних набавлялось…»413