Цивилизации

Но коль скоро дикого человека могли цивилизовать контакты с миром ферм и городов, то и цивилизованный человек мог в лесу сблизиться с природой. В средневековой Европе считалось, что охотники обладают той же «дурной кровью», что и их дикие соседи: живя в лесу, они перенимают обычаи хищников, охотятся так же, как звери: они остро ощущают запахи, умеют неслышно выслеживать и яростно сражаться — они могут стать «взбешенными». Действительно, они подвергались риску заразиться бешенством: укус больного животного превращал людей в зверей и подтверждал миф о «черной крови»[349]. Лес был не просто отсутствием цивилизации — он был ее врагом.

На границах христианского мира лес исчезал вместе с распространением крещения, точно так же как в тропиках он исчезал при распространении ислама (ибо после того, как их эллинистические предшественники уничтожили деревья на некогда лесистых просторах, превращая его в бревна, смолу и топливо, мусульманам пришлось столкнуться в умеренном климате лишь с немногими лесами): в восточной Бенгалии с XIII по XVIII век в джунглях возникали мусульманские мечети, вокруг них появлялись поселки и лес исчезал[350]. В Китае, где бизнес был в большей степени делом мирским, обширные северные и тропические леса в основном оставались нетронутыми до самого XX века, но вот леса умеренного пояса стали самой первой жертвой распространения обработки почвы. В «Книге Од», относящейся, вероятно, к началу первого тысячелетия до н. э., описаны веселые лесорубы, размахивающие топорами. Это удивительно напоминает описанный Гомером звон железных лезвий, раздающийся в лесах[351].

Трудно страшиться природных ресурсов, которые так быстро исчезают, и в долгой истории Китая рациональная политика лесоводства соответственно насчитывает много столетий. Как и пейзажная живопись, идеализирующая лесные сцены. Однако там, где первичный лес уцелел, он по-прежнему способен вызвать отвращение, которое засвидетельствовано у цивилизованных европейцев. Великий поэт VIII века н. э. Ли Бо утверждал, что побывал на «диком Западе» средневекового Китая — прошел по лесам бамбука и сосны, которыми правит «Хозяин демонов» и в котором живут кочевые племена. Он писал:

Легче подняться на небо,
Чем пройти по дорогам Сычуаня,
И тот, кто слышит рассказы об этом,
Бледнеет от страха.

Согласно позднейшему сатирику, Ли Бо, который был известным пьяницей, видел горные леса только в пьяном воображении:

Там, где касалась страницы его кисточка,
рождались облака и туманы.
Тысячи диких утесов, десятки тысяч опасных вершин,
невообразимых, несравненных,
Но для Ли Бо эта дорога была ровна, как равнина,
Он напивался во дворце женщин
перед Его Величеством.
А протрезвев, не мог вспомнить стихи,
которые написал[352].

Однако высокогорные леса действительно существовали; и чтобы найти их, не нужно было далеко забираться на восток. Почти тысячу лет спустя работники, которые рубили лес для императорского дворца в Пекине, докладывали:

Здесь, в глубине гор и в пустых ущельях, где раньше никогда не бывал человек, сохранились деревья от дней дикости и хаоса. Это лес дикий, буйный и исключительно опасный. В горах живут ядовитые змеи и кровожадные хищники. Здесь есть пауки размером с колесо телеги, их паутина свисает до земли, как сеть; в нее попадают тигры и леопарды, которых пожирают пауки[353].

В христианском мире страх перед лесами постепенно исчез под воздействием литературы, опыта и топора дровосека; средневековые святые и договоры о псовой охоте смело бросали лесу вызов; в конце XVIII и в XIX веках по лесных тропам до самого короля эльфов и Гензеля и Гретель прошли этнографы, собиравшие народные сказки. Все это было процессом демистификации леса, сопровождавшим другой процесс — уничтожения лесов. Это была тропа, пробитая просвещением в колючих кустах и зарослях. Но лесные заросли не находили достойного хроникера, пока в конце XIX века не появился сэр Джеймс Фрейзер.