Цивилизации

Лук — полезный инструмент для охоты в лесу на небольшую дичь, но не в мире льда с его крупными животными; исключение — война между племенами. Мы постоянно отказываемся от полезных технологий не виня себя в варварстве: все труднее найти замену стоячим воротничкам, традиционным чернильным ручкам, механическим часам, трехколесным велосипедам и ширинке на пуговицах; все это во многих отношениях лучше той дряни, что их заменила. Большинство австралийских аборигенов отказались от лука, освоив более простую и эффективную технологию. Жители Тасмании отказались от всех орудий из кости, когда поняли, что могут обойтись без них. Японцы в XVII веке отказались от огнестрельного оружия; почему — объясняет аристократическая чувствительность: самураи не могли перенести унижения искусства войны. Жители Канарских островов до прихода испанцев были не единственным народом в мире, отказавшимся от мореплавания. Отказ от технологии — часть всеобщего процесса изменений и обычно предпринимается сознательно и по веским причинам[149].

Архитектура древних охотников во льдах вряд ли способна была отразиться на облике местности: они копали свои летние жилища в земле, обкладывали дерном и покрывали шкурами. Зимой они переселялись на ледяные поля, чтобы охотиться на тюленей, и тогда вырезали блоки плотно слежавшегося снега и строили снежные дома — «иглу», которые стали обязательным признаком рассказов об Арктике для детей. Однако эти охотники пользовались и камнем и создавали внушительные сооружения. Строили каменные стены, загоняя карибу в озера, чтобы легче их убить[150]; сохранились также немногие обрушившиеся постройки из сухого необработанного камня, которые относятся к первому тысячелетию нашей эры; назначение их неизвестно, хотя кажется вероятным, что это места для совершения обрядов.

В этих широтах изменение температуры на несколько градусов способно преобразовать экосистему, что происходит ежегодно, когда лето сменяет зиму и наоборот. Сумрачную полутьму изгоняет яркий безжалостный свет, жизнь выбирается из ущелий и трещин во льду — и забирается обратно, когда солнце исчезает и вновь сгущаются сумерки. Структурная перемена климата может изменить границы поселения, уничтожая целые виды и делая нелепым образ жизни, который продержался не одно столетие. Что-то в этом роде произошло примерно тысячу лет назад, когда относительно теплый промежуток нарушил привычный образ жизни охотников во льдах. Сменившая их культура, насколько мы можем судить, принадлежала тем, кто шел за охотниками. Ее распространяли морские мигранты; они двигались вдоль южного берега Северного Ледовитого океана с востока на запад по линии, которую мы называем Северо-Западным проходом[151]. По крайней мере возможность подобной миграции продемонстрировал исследователь Джон Боксток, и это соответствует всем известным нам фактам.

Эскимосы, научившие Бокстока плавать на умиаке, прозвали его «Старая Ворвань», потому что он согласен был в случае необходимости есть что угодно. Умиак — совсем не крошечный кораблик; на первом умиаке, который увидел Боксток, помещались восемь или девять пассажиров с их багажом, юрта, две печи, мотор, бочонки на сто и на десять баррелей, два больших тюленя, десяток уток и пара гусей[152]. Боксток купил умиак, построенный еще в тридцатые годы, и отремонтировал его традиционными материалами — деревянными распорками, привязанными веревками из кожи тюленя и крытыми пятью моржовыми шкурами. Толстые шкуры можно было сшивать, протыкая иголкой не насквозь; тем самым создавалась водонепроницаемость швов. И хотя Боксток путешествовал с помощью мотора за бортом, он понимал, как древние мореплаватели совершали свой подвиг во льдах: их лодки, которые набирают совсем немного воды, легко вытащить на берег; они легко уходят от плавучих льдов, которые останавливают корабли европейцев, и могут работать в глубине наземного пакового льда. Им легко было уворачиваться от плавающих льдин. Они в любой момент могли выйти на берег и устроить бивак под перевернутым умиаком[153].