Цицианов

Внутриполитическая обстановка в Грузии резко обострилась, когда Павел I утвердил Давида, сына Георгия XII, наследником престола. Дарья, вдова Ираклия II, и до того активно интриговавшая против пасынка, развязала против него настоящую войну. Ее старший сын царевич Иулон, к которому по завещанию Ираклия должен был перейти трон, был слабохарактерным пьяницей и находился под сильным влиянием братьев Парнаоза и Александра. Оба последних чувствовали себя обделенными и оскорбленными, поскольку не получили полагавшихся им уделов. Парнаозу отдали земли, принадлежавшие другому царевичу — Мириану, чем поссорили их навек. В июле 1799 года в окрестности Тифлиса прибыли Вахтанг, Иулон и Парнаоз в сопровождении трехтысячной вооруженной свиты. Они готовили побег царицы Дарьи в Персию. Такое развитие событий никак не устраивало ни Георгия XII, ни представителей России. Лазарев писал Кноррингу по поводу царицы: «Если бы она ушла, то наделала бы каши: тогда бы Имеретия, Персия и внутренний бунт — всё восстало бы на бедную Грузию». Уговорами и угрозами удалось удержать царевичей и вдовствующую царицу от такого поступка. Дарья и ее сыновья соглашались «помириться» с Георгием и его сторонниками при условии гарантии «собрания знатнейших чинов государства» — то есть представителей самых влиятельных княжеских родов. Однако такого «съезда» не желали ни грузинский царь (который боялся разговора о престолонаследии), ни русский резидент Коваленский (который боялся встретить консолидированное мнение местной знати, занимавшей все более и более антироссийские позиции). Противостояние двух ветвей царской фамилии продолжалось, принимая время от времени крайне острые формы. Князь Отар Амилахвари, пожаловавшийся на грабеж со стороны вооруженных слуг царевича Парнаоза, получил такой ответ от царя: «Парнаозовых людей не щади никаким образом: имеешь право не жалеть для них ни палок, ни дубины, ни камня, ни оружия, ни ружья, ни шашки, ни пистолета, ничего против них не жалеть и не пускать их. Если их схватишь и арестованными пришлешь к нам, то это было бы лучше…»[256]

Свою каплю масла в огонь грузинской междоусобицы подлили и русские власти. Игнорируя особенности политической культуры Закавказья (или не ведая о таковых), имперское правительство сделало несколько неловких шагов. Павел I лучшим вариантом устройства Грузии считал учреждение там генерал-губернаторства во главе с кем-нибудь из Багратионов, «поставленных под начало» командующего на Кавказской линии. Первой кандидатурой на этот пост оказался царевич Иоанн, уже отличившийся своими воинскими дарованиями и преданностью России. Однако удачным такой ход назвать трудно, поскольку обиженными оказывались оба главных соперничавших между собой претендента на престол — царевичи Иулон Ираклиевич и Давид Георгиевич. В результате вместо двух враждующих группировок образовалось бы три. В Петербурге одумались и решили во главе страны поставить генерал-майора князя Дмитрия Захаровича Орбелиани. При всем уважении к представителю этой древней фамилии, такое решение тоже трудно назвать административной удачей. Другие, не менее знатные роды сразу почувствовали себя обиженными со всеми вытекающими из этого последствиями. Неоднозначную реакцию вызвало и то, что Кнорринг включил в состав депутации, подтверждавшей готовность «всей Грузии» войти в состав России, сыновей Георгия XII — Георгия, Михаила, Иоанна и Баграта. В глазах генерала-эстляндца поездка в Петербург, прием у императора являлись высокой честью, фактическим признанием первенства «Георгиевичей» перед «Ираклиевичами». Но исторический опыт грузинской элиты формировался в основном на персидской «платформе». Пребывание при дворе шаха означало не только обретение милостей и высоких должностей, но и положение заложника, хотя и почетного. Можно было, вызвав неудовольствие правителя, оставаться на чужбине долгие годы и даже подвергнуться суровому наказанию. Кроме того, долгое отсутствие нарушало семейно-клановые связи, важные для поддержания статуса родов и других социальных структур. Поэтому долгое и дальнее путешествие царевичей породило в Грузии множество толков и никак не способствовало успокоению умов.