Цицерон

О чувствах, которые испытывал Цицерон в тот решающий момент своей карьеры, он рассказал на II сессии процесса против Верреса в пятой речи «О казнях». По его словам, он принял квестуру, как священную миссию, которой должен был пожертвовать всем; «стоял один, окруженный общим вниманием, как бы на сцене театра, где зрителями было все человечество!». Даже если сделать скидку на столь обычное в адвокатской речи преувеличение, вряд ли можно сомневаться, что эта первая магистратура оставила в душе Цицерона глубокий след. Он вступал в мир, о котором мечтал так долго; ему предстояло принять участие в управлении государством, располагать властью, пока еще ограниченной, но за которой в перспективе вырисовывалась и власть гораздо более значительная. Прежде всего он думал об обязанностях, которые магистратура на него возлагала — о невозможности впредь, подобно простым смертным, стремиться к любым жизненным благам, о необходимости жертвовать всем ради интересов государства. Эту преданность долгу Цицерон и впоследствии провозглашал и отстаивал при отправлении всех магистратур и особенно блистательно в пору наместничества в Киликии накануне гражданской войны. В основе такой линии поведения можно различить самые разные мотивы: безусловную честность, стремление в любых условиях действовать по праву и справедливости — свойство, порожденное скорее всего провинциальной и муниципальной традицией Арпина, где, как в Риме древнейшей поры, право считалось одной из самых высоких ценностей; ответственность перед собственной dignitas, то есть ясное сознание того, что может себе позволить и от чего обязан воздерживаться римский магистрат. Вот когда сказались наставления философов; в число главных добродетелей они неизменно помещали temperantia — самообладание, которое воспрещало не только «мудрецу», но и любому порядочному человеку неумеренно пользоваться властью. Гораздо позже, в трактате «Об обязанностях», Цицерон рассматривал эту «четвертую добродетель» как составную часть decus — пристойности, но подлинное ее значение он понял уже тогда, в свой квесторский год. Удовлетворение, пусть несколько тщеславное, которое он испытывал от положения квестора, укрепляло его в стремлении двигаться дальше, достичь всего, что предвещало это первое звание.

До пребывания на Востоке Цицерон немного поездил по Италии. Он бывал в Кампании, жил в Капуе, как раз когда там создавалась столь недолго просуществовавшая колония Брута, то есть в 83 году, и по дороге в Грецию посетил Сибарис; до Сицилии, правда, где ему суждено было в течение целого года выполнять свои обязанности магистрата, он, кажется, так и не добрался. Во время путешествия на Восток Цицерон познакомился с разными сторонами эллинского мира — и с его славным историческим прошлым, и с повседневной жизнью полисов, былая слава которых не могла полностью заслонить мелочность и нищету нынешнего существования. С чем-то сходным ему предстояло столкнуться в Сицилии. И здесь тоже земля изобиловала историческими воспоминаниями. Города потеряли счет сосредоточенным в них сокровищам греческого искусства — храмам, статуям, дворцам царей и тиранов; в частных домах громоздились драгоценности — чеканные канделябры, золотые и серебряные сосуды, столовые приборы, созданные утонченным вкусом, дабы еще более приманчивыми сделать блюда сиракузской кухни — в письме, дважды процитированном Цицероном, о них с осуждением вспоминал Платон.