Цицерон и его время

9. От мартовских ид до второго триумвирата

В день мартовских ид, т.е. 15 марта 44 г., Юлий Цезарь был убит заговорщиками перед открытием очередного заседания сената. В числе заговорщиков находились не только видные помпеянцы и старые враги Цезаря, но и те, кто был им прощен, приближен и обласкан, те, кто считались теперь его сторонниками. К этой категории следует прежде всего отнести самих главарей заговора — Марка Юния Брута и Гая Кассия Лонгина.

Цицерон не был среди заговорщиков, не был даже посвящен в задуманное дело, однако его отношение к Цезарю как тирану и его скорбь по поводу гибели республики были настолько хорошо известны заговорщикам, что Брут, подняв окровавленный кинжал, воскликнул: «Цицерон!» — и поздравил его с восстановлением свободы. Так во всяком случае изображал впоследствии эту сцену Марк Антоний. По другим сведениям, убийцы Цезаря выкрикивали это же имя, выбежав на Форум.

В день убийства Цицерон отправил краткую записку одному из заговорщиков, некоему Минуцию Басилу, которая начиналась словами: «Поздравляю тебя и радуюсь за себя!» В тот же день вечером он поднялся на Капитолий, где находились руководители заговора, окруженные своими приверженцами. Он выдвинул идею созыва сената преторами здесь же, на Капитолии, дабы народ сразу понял, кому будет теперь принадлежать руководство государством. Однако проект не имел успеха: большинство присутствующих, в том числе и сами сенаторы, считали необходимым вступить в переговоры с консулом 44 г. Марком Антонием.

В первые часы после убийства диктатора наиболее видные цезарианцы испытывали страх и растерянность. Марк Антоний, опасаясь, что заговор направлен и против него, забаррикадировался в своем доме. Так же поступил начальник конницы Эмилий Лепид. Но эта растерянность длилась недолго. Уже на следующий день стало ясно, что заговорщики не имеют достаточно широкой и прочной опоры. Население Рима в своей массе им не сочувствовало, а ветераны Цезаря были настроены явно враждебно. Поэтому Марк Антоний, получивший в свое распоряжение 700 млн. сестерциев из государственной казны, а также личные средства (100 млн. сестерциев) Цезаря и все его бумаги (от его вдовы), воспрянул духом и назначил на 17 марта заседание сената.

Это заседание было весьма бурным. Сначала сторонники заговорщиков (Брут и Кассий на заседание не рискнули явиться) предложили объявить Цезаря тираном, а его убийцам выразить одобрение и даже присвоить почетное наименование «благодетели». Тогда Антоний заявил, что если Цезарь будет признан тираном, то все его распоряжения автоматически станут недействительными. А ведь известно — и это подтверждается теми бумагами покойного, которые сейчас находятся в его, Антония, распоряжении, — что Цезарь, собираясь в длительный поход против парфян, провел ряд назначений и распоряжений, которые имеют прямое отношение ко многим из находящихся на данном заседании.

Слова Марка Антония произвели резкий перелом в настроении. Те сенаторы, которые только что пылко поддерживали заговорщиков или даже намекали на собственное участие в заговоре (например, бывший зять Цицерона Долабелла), теперь, боясь потерять выгодные и почетные назначения, готовы были чуть ли не восхвалять убитого «тирана». Поэтому с большой легкостью прошло компромиссное предложение Цицерона: по отношению к заговорщикам применить так называемую амнистию (т.е. «забвение») и одновременно утвердить все распоряжения Цезаря, причем не только те, которые были сделаны им при жизни, но и те, которые были намечены в его бумагах.

Цицерон признавался позднее, что он внес такое предложение потому, что уже «боялся побежденных» и предвидел, что «все сделанное, написанное, сказанное, обещанное, задуманное Цезарем будет иметь большую силу, чем при его жизни», что всем уготована судьба стать «рабами его записной книжки». Обращаясь к Аттику, он восклицает: «О, мой Аттик! Опасаюсь, что мартовские иды не дали нам ничего, кроме радости отмщения за ненависть и скорбь… О, прекрасное дело, но не законченное!» А в другом письме Аттику — в мае 44 г. — он как бы подводит горестный итог: «Утешаться мартовскими идами теперь глупо; ведь мы проявили отвагу мужей, разум же, верь мне, детей. Дерево срублено, но не вырвано с корнем; поэтому ты можешь видеть, какие оно дает отпрыски».