Цицерон и его время

Клодий, избранный на 56 г. эдилом, решил привлечь к суду Милона, обвинив его в насилии. Помпей, который только что потерпел поражение в сенате, где ему было отказано в разрешении на проектируемый им поход в Египет, пытался выступить в защиту Милона. Однако попытка оказалась неудачной. Он еле закончил речь, прерываемый криками и даже бранью, а когда поднялся Клодий и, обращаясь к толпе, стал спрашивать: «Кто морит людей голодом?» — клодианцы хором отвечали: «Помпей!» Или на вопрос: «Кто хочет идти войной на Александрию?» — снова кричали: «Помпей!» В ответ на это милонианцы, или «наши», как называет их Цицерон, разразились не менее громкими криками, а под конец произошла очередная вооруженная стычка между противниками.

Вскоре после этого Цицерон выступил в защиту Публия Сестия, трибуна 57 г., содействовавшего в свое время его возвращению из изгнания. Сестий был привлечен к суду и обвинен в насильственных действиях не без участия Клодия. Этих двух причин было более чем достаточно, чтобы Цицерон горячо взялся за защиту. Процесс окончился удачно, Сестия оправдали. Дошедшая до нас речь Цицерона представляет собой, видимо, значительно переработанный вариант речи произнесенной. Здесь снова подробно излагается история его изгнания и возвращения, кроме того, значительная часть сохранившейся речи посвящена «теоретическому» определению понятий «оптиматы» и «популяры», о чем уже говорилось выше.

Само собой разумеется, что речь в защиту Сестия содержала яростные нападки на Клодия. В этом же духе была использована и другая возможность: процесс Марка Целия Руфа, обвинявшегося, в частности, в попытке отравить сестру Клодия — знаменитую Клодию, широко известную в Риме своими любовными историями и воспетую под именем Лесбии одним из ее восторженных поклонников, поэтом Катуллом. В своей защитной речи Цицерон снова сводил старые счёты с Клодием, но на сей раз досталось и его сестре.

В ответ на все эти выпады Клодий попытался обратить против Цицерона прорицание жрецов–гаруспиков. Дело заключалось в следующем. Еще в начале 56 г. в сенат стали поступать сообщения о каком–то странном, необъяснимом шуме, который был слышен в разных местах на территории Лациума. Запрошенные о причинах и значении этого загадочного явления жрецы–гаруспики — а в их обязанности входило назвать средства, которыми можно было умилостивить гнев богов, — дали ответ, что боги гневаются на небрежность, проявленную при организации общественных игр, на осквернение священных мест, на кощунство при жертвоприношениях. Клодий заявил, что гаруспики, говоря об осквернении священных мест, имели в виду незаконное снятие религиозного запрета с того земельного участка, на котором находился разрушенный им дом Цицерона в Риме.

Подобный выпад Цицерон не мог оставить без ответа. Он выступил в сенате со специальной речью, в которой развил свое собственное понимание прорицаний гаруспиков. По его мнению, гнев богов был направлен персонально против Клодия, ибо именно его следует обвинять в небрежной организации общественных игр (как эдила!), в кощунстве и святотатстве (преступление в день празднества в честь Доброй Богини!) и, наконец, в раздувании раздоров среди оптиматов и нанесении ущерба государству.

Однако Клодий подкреплял свои словесные выпады такими реальными и ощутимыми действиями, которые были совершенно недоступны самому Цицерону. Так, после речи о прорицаниях гаруспиков Клодий со своей «шайкой» сделал Попытку — и уже не первую! — разрушить вновь воздвигаемый дом Цицерона, и только противодействие другой «шайки», т.е. отрядов Милона, помешало этому намерению.

В этой сложной для него ситуации Цицерон вынужден был искать все большей опоры и все более тесного сближения не только с самим Помпеем, но через него — в особенности после свидания в Луке — и с Цезарем. Поэтому, когда в сенате обсуждался вопрос о назначении провинций консулам 55 г., Цицерон выступил с речью, в которой он стремился обосновать два противоречащих друг другу положения: с одной стороны, доказать необходимость продления полномочий Цезаря в Галлии, с другой — добиться отозвания своих старых врагов — консулов 58 г. Габиния и Писона из их провинций (т.е. из Сирии и Македонии). Значительная часть речи «О консульских провинциях» посвящена объяснению, вернее, оправданию отношения Цицерона к Цезарю, причем изменение этого отношения мотивируется отказом от личных симпатий или антипатий во имя защиты интересов государства. Подчеркивается, что и сам сенат изменил отношение к Цезарю, оценив государственное значение его побед в Галлии. В конце речи Цицерон с гордостью говорит о том, что никакие милости и никакие козни не смогли отвратить его от преданности оптиматам и что он «предпочел принять любой удар судьбы, подвергнуться насилию и несправедливости, лишь бы не отступать от священных для меня взглядов и не отклоняться от своего пути».