Цицерон

«Он вскочил и вынес с согласия своего писца, врача и гадателя обвинительный приговор человеку невинному… не имеющему возможности защищаться».

— Берегите, берегите его, судьи, в числе граждан; щадите, заботьтесь о нем, чтобы он мог заседать вместе с вами!.. Если преступно — лично я не могу себе представить ничего более подлого и низкого — брать взятку за свой приговор, продавать за деньги свою честь и совесть, то насколько же подлее и гнуснее осуждать человека, которого ты заставил выкупить свое оправдание, и, будучи претором, не обладать даже честностью разбойника!.. И этого человека мы будем иметь в числе судей?[44]…Он будет произносить приговоры о жизни свободнорожденного человека? Ему будут вручены судебные таблички?[45] — Да, он сделает на них пометки… кровью!

Может быть, Веррес попробует в Риме все отрицать и отпираться? Напрасно. Цицерон может представить убийственные улики. Прежде всего он взял с собой в столицу Минуция, римского всадника, защитника несчастного Сопатра. Он был не только его защитником в этом одном деле, но домашним адвокатом и поверенным. Обо всех важных делах Сопатр неизменно с ним советовался. Так вот, он под присягой готов подтвердить, что его клиент дал взятку Верресу по требованию Тимархида, что затем с него потребовали вторую взятку. Это же подтвердят множество галикийских граждан, с которыми обвиняемый советовался еще до суда.

— Это же скажет несовершеннолетний сын Сопатра, которого этот изверг… лишил отца.

Но, предположим, всех этих свидетелей не было бы. Разве это изменило бы дело и хотя бы на волосок облегчило бы положение Верреса? Ведь претор на глазах всего города распустил судей, удалил защитника и один объявил приговор (II, 2, 70–61),

Итак, говорит Цицерон, вы видите вопиющие беззакония, вы видите, как людям выносят без присяжных и адвоката приговоры врач и глашатай «и это называется властью римского народа, его судами!» (II, 3, 66). Что может сказать Гортензий? Или, быть может, он будет ссылаться на то, что и другие наместники подчас нарушали закон? Но это вздор — бывали, конечно, кое-какие отклонения и обиды, но это даже рядом нельзя поставить с делом Верреса: другого такого Верреса не существовало. И потом, такой метод защиты порочен — «если негодяев будут освобождать от суда и следствия, ссылаясь на пример других негодяев, государство рухнет» (II, 3, 207).

Веррес — любитель искусства

«Перехожу теперь к его… как бы мне выразиться? Сам он называет это своим «хобби», его друзья — «слабостью» или «чудачеством», сицилийцы — «разбоем»; что же касается меня, то я затрудняюсь подыскать этому подходящее название» (Verr., II, 4, 1).

Дело заключалось в следующем. Веррес — этот грубый, невежественный мужлан, который не по имени только, но по самой сущности был, казалось, всего лишь откормленным боровом — этот самый Веррес имел, оказывается, одну пылкую, всепоглощающую и совершенно бескорыстную страсть. Он любил искусство. Да, да. Он был фанатичным поклонником эллинского искусства и энтузиастом-коллекционером. Он коллекционировал картины, вышитые платки, резные камеи, серебряные чаши, подсвечники, статуи, бронзовые кувшины, подносы, супницы, кубки, кадильницы — словом, все подлинные шедевры искусства. Это не просто был для него способ вложения капитала. Нет! Он готов был отдать за эти вещи деньги, всех своих любовниц, да что любовниц — он отдал бы за эти сокровища самую жизнь! Глядя на свою коллекцию, он презирал весь мир. Все остальные, включая Цицерона, казались ему пошлыми профанами, ничего не понимающими в искусстве. И больше всего на свете он ценил ни славу храброго воина, полководца или государственного мужа, а славу знатока искусств.

Эта страсть появилась у него давно. Путешествуя по миру, он всюду — в Греции, в Малой Азии, на островах — старался пополнить свою коллекцию. Иногда это кончалось тем, что граждане с дрекольем в руках бросались на коллекционера и выгоняли вон. И он скорбел, что бесценные сокровища остаются в руках невежд. Однажды он умудрился даже ограбить Дельфы. По счастью, он был тогда подчиненным, а его начальник пришел в ужас, узнав о таком кощунстве, и все награбленное возвратили богу.

Да, Веррес пользовался каждым удобным случаем, чтобы обогатить свой уникальный домашний музей. Можно себе представить, что он почувствовал, оказавшись в Сицилии! Он грабил и грабил, как загипнотизированный.

— Я утверждаю, — говорит Цицерон, — что во всей Сицилии — этой богатой и древнекультурной провинции — не было ни одной серебряной… вазы, ни одной геммы или жемчужины, ни одного произведения из золота или слоновой кости, ни одной статуи из бронзы или мрамора, ни одной картины… — словом, ни одного произведения искусства, которого он бы не разыскал… и не взял бы себе (II, 4, 1).

Веррес не мог скрыть в Риме столь чудовищного пополнения своей коллекции. Но он говорил:

— Я все это купил за свои деньги! Что тут плохого?