Цицерон

Ибо знайте, что моя прямая обязанность в том именно и состоит, чтобы помогать беззащитным, мстить за обиженных и карать вероломных… В обязанности странствующих рыцарей не входит дознаваться, за что таким образом угоняют и так мучат тех оскорбленных, закованных в цепи и угнетаемых, которые встречаются ему на пути… Дело странствующего рыцаря помогать обездоленным, принимая во внимание их страдания, а не их мерзости.

Мигель де Сервантес. Дон Кихот

Небесный оратор

Итак, Цицерон был снова в Риме, снова на Форуме, который ожил и бурлил, как в прежние годы. И все юношеские мечты воскресли в его сердце. И вновь он мечтал об одном — стать оратором Рима. Но он хотел не просто стать прославленным или знаменитым адвокатом. Он хотел сделаться первым оратором Рима, слава о котором будет греметь по всему миру, о котором с волнением и с восторгом будут вспоминать и через 600 лет. Но как этого достигнуть? Сверстники Цицерона думали, что научиться говорить не так уж трудно — надо только изучить приемы ораторского искусства и приобрести определенный опыт. Но Цицерон этим не довольствовался. Он жаждал чего-то неслыханного.

Оратор, говорил он, должен в совершенстве знать греческую диалектику. Без этого он не сумеет изложить дело ясно, четко, строго логически; не сможет перед лицом всего Форума отразить доводы противника. Далее. «Для того чтобы воспламенить слушателей красноречием или затушить в них этот пыл… необходимо постигнуть природу вещей, мысли и нравы людей». Надо «глубоко… познать человеческую душу и причины, заставляющие ее вспыхивать и успокаиваться». А для этого необходимо изучить греческую философию. Кроме того, очень часто по ходу своей речи оратор должен останавливаться и делать своего рода лирические отступления — их называли тогда общие места. Тут он рассуждал о религии и бессмертных богах, о дружбе, общечеловеческом праве, о справедливости и величии души, о том, что такое преступление. Но как может оратор размышлять обо всем этом, если он не знаком с учением Платона, Аристотеля и Зенона (Or., 111–118; De or, I, 43–56; 219)? Далее. Можно ли вообще выступать в суде, если ты не знаешь права? И с ним следует не просто ознакомиться, его надо изучить досконально, как настоящему юристу. Сможет ли оратор говорить перед народом о принятии законов и перед сенатом о делах государственных, если он глубоко не изучил политических наук (De or., I, 60). Но одних политических наук мало. Для того чтобы оценить предлагаемую реформу, надо знать опыт прошлого, то есть историю. Тогда только, сравнив настоящее с прошедшим, оратор придет к правильному выводу. Он может рассказать, как предлагали уже когда-то подобный закон, напомнить, что нечто похожее было в Греции, и будет говорить, как повел себя при этом Солон или Сципион Эмилиан, мудрейшие граждане тех лет. Таким образом, он «вызовет с того света самых надежных свидетелей». Но кроме этого необходимо понять, соответствует ли проект духу народа и его религии, а для этого надлежит еще знать религию, нравы и традиции своего отечества (Or., 120; Brut, 322; De or, I, 48; 60).

Все эти предписания объяснимы, хотя и кажутся несколько тяжелыми. Но, когда Цицерон требует от оратора, чтобы он знал физику (!), ибо она придаст его речи величие, мы невольно становимся в тупик (Or, 119). Между тем он прямо говорит, что оратор должен знать все науки, достойные свободного человека, и в каждой из них являть совершенство (De or., I, 71–72).

Но и этого не довольно. Всем известно, что люди в своих решениях обыкновенно руководствуются не логикой и доводами разума, а любовью, ненавистью, досадой, жалостью — словом, каким-то иррациональным чувством, каким-то душевным порывом (De or, II, 179). А на чувства надлежит действовать средствами искусства. Значит, вся речь оратора должна быть художественным произведением. Поэтому нужно говорить, «блистая яркими словами и яркими образами» (De or., II, 52–53). «Ко всему этому должно присоединить юмор и остроумие… быстроту и краткость как в отражении, так и в нападении, проникнутые тонким изяществом и благовоспитанностью» (De or., I, 16–17). Словом, оратор «должен обладать остроумием диалектика, мыслями философа, словами поэта, памятью законоведа, голосом трагика, игрой такой, как у лучших актеров» (Сiс. De or., I, 128).