Цитатник бегемота

— Разве что быть поосторожнее с женщинами, — раздалось за спиной у Ивана. — Помнишь Далилу?.. Иван обернулся.

За спинкой его кресла, облаченный в черную хламиду, стоял профессор или кто он там был на самом деле. Он благожелательно улыбался.

— И вы тут, — сказал Иван. — Подкрадываетесь незаметно, — укоризненно добавил он.

— А где же мне быть, как не здесь, — сказал профессор, подсаживаясь к столу. — Служба, знаете ли.

Иван посмотрел на своего двойника. Тот заметно поскучнел.

— Ты можешь мне сказать, кто это такой? — спросил вполголоса Иван, кивая на профессора. Двойник помотал головой.

— Нет, не могу, — сказал он. — Знаешь, сколько этих профессоров? Запутаться можно. Каждый — модная фигура, но часто они не имеют друг к другу никакого отношения.

Иван вздохнул.

— Модная фигура… как и избранник, кстати, — сказал он и поднялся. — Ладно, я пошел.

— А как же на посошок! — вскричал его двойник, доставая откуда-то из-под стола большую оплетенную бутыль и три глиняные кружки. — Водки, само собой, не держим, но зато вино — какое ты и не пробовал!

Иван усмехнулся.

— На посошок, конечно, можно, — сказал он, усаживаясь обратно. — Посмотрим, как у нас с общностью вкусов… Профессор встал.

— Извините, господа, — произнес он. — Не могу у вас задерживаться. С радостью бы, но — не могу.

Двойник покивал.

— Понятно, понятно, — сказал он, разливая вино по кружкам. — И вечно ты в спешке, и вечно ты на ногах…

Профессор слегка поклонился и с улыбкой развел руками.

— Такие дела… До встречи.

Он повернулся и зашагал прочь. Иван задумчиво смотрел ему вслед.

Внезапно профессор исчез. Просто так: шел себе, шел и — пропал. Без вспышек и грохота.

Иван вздохнул и повернулся к столу. Перед ним уже стояла полная вином до краев большая кружка.

— Ну, — с улыбкой произнес, поднимая свою кружку, двойник, — за встречу! Будь здоров!..

Последнее пожелание прозвучало так странно, что Иван, уже поднесший кружку к губам, остановился и посмотрел двойнику в глаза.

Ядовитая усмешечка змеилась на губах у двойника. Глаза его были полны злобы, и вина, естественно, он пить не собирался.

Ивана точно ударили. Действуя скорее инстинктивно, чем сознательно, он выплеснул свое вино в лицо двойнику.

Жуткий вопль пронесся под сводами зала, и эхо в испуге заметалось, отражаясь от каменных стен. Двойник кричал, и в его крике были и злоба, и ярость, и ужас.

Иван вскочил на ноги. Он увидел, как кожа на лице у двойника покрылась струпьями, как из глаз потекла кровь, а потом белесыми сгустками потекли и сами глаза. «Началось», — с усталым омерзением подумал Иван, ожидая, что и этот сейчас начнет превращаться в какую-нибудь пакость.

Двойник, однако же, ни во что превращаться не собирался, а, судя по всему, просто умирал, причем в муках. Он ревел жутким голосом, он кричал, всхлипывал, стонал, мычал тоскливо и нечленораздельно, постепенно затихая и сползая с каменного кресла на пол; и вот он затих совсем.

И тут раздался топот: откуда-то в зал ворвались стражники, числом около десятка, все в черном и с короткими копьями в руках: не медля, они бросились к Ивану.

Иван огляделся по сторонам и, не найдя ничего под рукой, кроме здоровенной бутыли с вином, схватил ее со стола, размахнулся как следует и метнул посудину в сторону солдат. Бутыль грянулась у их ног и разлетелась вдребезги.

Раздался оглушительный вопль страха и отчаяния. Все, на кого попала хоть капля отравленного вина, корчились в конвульсиях на полу, побросав копья. Остальные шатались, выпучив глаза и хватаясь руками за горло: над осколками бутыли поднимался белесый дымок.

Иван почувствовал резкий цветочный запах: закружилась голова. Он зажал рот и нос руками и побежал прочь, хотя никаких дверей в зале не было. Сделав несколько шагов, он почувствовал, как каменная плита под его ногой подалась вниз, и провалился в задумчивую бездну.

…Он стоял на верхушке холма, припорошенного снегом; впрочем, снег уже истаял, и виднелась молодая, смелая, живая травка. Хлестал дождь: крупные капли влаги заливали лицо, ручейками текли за воротник прилипшей к телу рубахи. Иван подставил лицо дождю и засмеялся, потому что вот-вот должно было выглянуть солнце. Оно и появилось, хотя уже стало светло; свет отогнал тьму далеко-далеко, и она замерла, свернувшись клубочком у горизонта, спокойно выжидая; солнце сделало окружающий мир прозрачнее, радостнее и просторнее; но и это было еще не все. Взошла гордая луна. Иван почувствовал, что его охватила легкая грусть по тем, кто ушел, но эта грусть была ничем перед теплым дождем и мягкой травой, что поднималась у него под ногами.

Все было сразу, одновременно: свет, отраженный в мириадах снежинок, которые кружились в медленном величавом танце; февральская луна, покрытая тонким ледком замершего в раздумье августовского дождя; мартовское солнце, яркое, победоносное, несущее надежду, — небесный огонь, который не обжигает, но лишь дарит живительное тепло — Ивану, траве, земле, миру…