Цитадель Бреслау

Находясь на путепроводе на Пёпельиц-штрассе, я смог подбить еще один русский танк в дубовой роще. Он стоял рядом с садовым павильоном. 10 апреля я вместе со своим штурмовым орудием покинул Кришке-штрассе и двинулся на Позенер-штрассе. Незадолго до этого командир роты получил ранение в голову, а потому мне пришлось возглавить всю боевую бронетанковую группу. 18 апреля нас разбудил начавшийся ураганный обстрел. На командном пункте, куда я сразу же устремился, чтобы выяснить обстановку, подполковник Мор был очень злым. Вход в казармы был наполовину разрушен. Из стены торчал русский неразорвавшийся снаряд. Я полагаю, его калибр составлял 280 миллиметров. В штабе полка царила суета. Оказалось, русские при поддержке танков смогли вырваться из дубовой рощи и взяли железнодорожную насыпь. Но три мои штурмовые орудия были готовы к бою. Мы тут же направились в путь. С того момента, как я возглавил боевую группу, мне пришлось пересесть на штурмовой танк IV, на котором было установлено орудие от «Пантеры». Когда мы достигли железнодорожной линии, которая шла от Длинного переулка вдоль Гнезнер-штрассе к вокзалу Одертор, мы попали под мощнейший артиллерийский и минометный обстрел, который усиливался с каждой минутой. Я остановился на шоссе близ остановки Пёпельвиц. Через перископ я стал изучать садовую территорию. Там я заметил пятнистых гигантов с 152-миллиметровыми орудиями. В первого из них я попал без проблем, его тут же охватил огонь. Длинное орудие от «Пантеры» позволяло стрелять на приличные расстояния. Вслед за этим последовал другой, за ним еще один. Все больше и больше стальных чудовищ становились видимыми. Они не понимали, что происходит. У меня было чувство, что мы вели огонь на учебных стрельбах. Когда я полностью израсходовал свой боезапас, многочисленные русские танки горели как факелы. Пять из них было на моем счету. Бой продолжили сопровождавшие меня штурмовые орудия. Высоко на железнодорожной насыпи я заметил русский танк. Я засек вспышку выстрела, прежде чем успел вернуться и пополнить свой боезапас. По дроге назад я натолкнулся на два штурмовых орудия, которые должны были ночью удерживать позиции на передовой. Я считал их уничтоженными. Они, подобно мне, полностью израсходовали все снаряды, когда началась русское наступление. Теперь я мог спокойно направляться за боеприпасами. Я быстро загрузил снаряды во внутреннем дворе судебной тюрьмы и без промедлений устремился вперед. У командного пункта я заметил подполковника Мора. Он попросил подвезти его. Он даже не снял свою фуражку. Когда мы прибыли к обозначенной дорожной развилке, то русский огонь стал настолько сильным, что я попросил, чтобы полковник с одним из танков PzII вернулся назад. В этот момент появились новые русские танки. Я смог подбить два из них. Во время небольшой передышки какой-то оберлейтенант запрыгнул ко мне на орудие и прокричал, что я являюсь воплощением танковой смерти. В ходе этого боя другие штурмовые орудия подбили еще пять русских танков. Сами мы не понесли никаких потерь, если не считать мою антенну, которую сбило осколком снаряда. В пекле боя я даже не заметил, что русские также вели огонь по нам. Это был действительно замечательный день. Однако он не закончился. Нами была предпринята контратака, в ходе которой я в очередной раз расстрелял все снаряды. Боезапас пришлось доставлять командиру подразделения оберлейтенанту Реттеру. Он же мне сказал, что о моих успехах было доложен в штаб крепости. В 15 часов силами батальона Гитлерюгенда была предпринята новая контратака. При нашей поддержке он смог отбить у русских железнодорожную насыпь. Ближе к вечеру мы нашли вражеский танк, который свалился в воронку от бомбы и никак не мог из нее выбраться. Его можно было заметить, только если приблизиться вплотную к воронке. Ничего не подозревая, мы забрались на гиганта, который почти отвесно стоял на краю воронки. Я разрабатывал план, как можно было бы извлечь этот танк, не повредив его. Я запросил 30 фольксштурмистов, чтобы те попытались вытащить танк из воронки. Выполнение этого задания я поручил унтер-офицеру Кунерту. Сам же я направился на командный пункт к подполковнику Мору, чтобы получить новое задание. Когда я прибыл туда, то унтер-офицер Кунерт сообщил, что, оказывается, в танке оставался русский экипаж, который при первой же возможности открыл огонь из орудия. Половина лица Кунерта была обожжена огнем от близкого выстрела. Я тут же рванулся вперед. Когда мы прибыли, то, несмотря на все призывы, экипаж танка не намеревался сдаваться. Русские пытались отстреливаться и бросать ручные гранаты. После этого их пришлось расстрелять из фаустпатронов. Это был наш тринадцатый советский танк, подбитый за этот день боев. Этот случай показывает, насколько ожесточенными были бои. Позже я не раз задавался вопросом, почему экипаж не покинул свой танк и предпочел сражаться до самого конца. Я полагаю, что в этом танке находился командир подразделения. Рано утром во время наступления русского танкового подразделения машина командира провалилась в воронку. Видимо, в тот момент, когда русские танкисты потеряли контакт с командирским танком, я как раз отдал приказ своим штурмовым орудиям открыть по ним огонь. Русский командир, узнавший об уничтожении его подразделения, предпочел не возвращаться к своим и решил погибнуть в бою. Между тем, русские пытались безуспешно атаковать наши позиции от Николайторовского вокзала вдоль Позенерского железнодорожного моста. В ходе оборонительных боев здесь было подбито в целом 25 русских танков. В сводке по крепости в те дни было даже упомянуто мое имя. Причем меня почему-то произвели в «лейтенанты противотанковой обороны». Между тем, из бумаг убитого офицера мы узнали, что главной целью русских была Бондарная площадь, располагавшаяся по ту сторону Одера».