Цитадель

Сознание служанки в нынешнем состоянии оказалось иным, нежели обычно. Оно как бы превратилось в жидкость, послушную любому воздействию — готовую расплескаться, перетечь, исчезнуть или быть впитанной. Больше того: через установленный Найлом контакт сознание Джариты потекло в него. Он начал ощущать в себе ее мягкость, послушание, покой и покорность судьбе, переходящую в фатализм. Тем временем тело девушки, словно отрицая присущие сознанию черты, двигалось сильнее и сильнее, ее отдача намного превосходила силу толчков правителя, и скоро Найл почувствовал, как в области паха зарождается сладострастное ощущение, столь сильное, что захлестывает не только тело, но и разум, выкидывая хваленое спокойствие прочь, разрывая всякие контакты сознания, и из губ его вырвался громкий крик удовольствия.

Потом наступила слабость.

Найл откинулся на спину, тяжело дыша и не имея в голове ни единой мысли, а Джарита повернулась на бок и уткнулась носом ему в грудь.

— Господин, к вам… — Нефтис поперхнулась словами, увидев правителя, отдыхающего в объятиях Джариты. Служанка, победно улыбаясь, встала, подошла к начальнице охраны, подняла тунику у нее из-под ног и, гордо задрав голову, выплыла из комнаты.

— Господин, — взяла себя в руки Нефтис, — к вам Симеон. Он ждет вас на улице.

— Хорошо, я иду.

Начальница охраны четко повернулась вокруг своей оси и вышла, предоставив правителю одеваться в одиночестве.

Симеон сидел на крылечке под ногами паука и вяло кидал мелкие камушки в текущий по улице ручеек. Найл обратил внимание, что кто-то из разыгравшихся детишек ухитрился нацарапать рожицу на паучьем боку. Сделать это было нетрудно: хитиновый панцирь пауков совершенно нечувствителен ни к боли, ни к ласке, а в шуме ливня заметить озорника не смог бы никто. Поражала только наглость неизвестного мальчишки, не испугавшегося грозного стражника.

— Ты слыхал новость, Найл? — отвлек его внимание главный медик.

— Какую?

— Дефективные дети исчезли.

— Как?!

— Никто не знает. — Симеон поднялся на ноги. — Пойдем погуляем.

Они направились вдоль дороги.

— Ты хочешь сказать, что все дети исчезли? — переспросил Найл.

— Осталось триста сорок семь здоровых детей. Остальные бесследно исчезли.

— Но как такое могло случиться?

— Ты знаешь, Найл: я никогда не решился бы умертвить их. Понимаю умом, что большинство никогда не смогли бы жить самостоятельно, что растить и кормить их всех нам не по силам, но убивать детей… Я не пошел бы на это никогда.

Найл осторожно проник в сознание собеседника и обнаружил, что тот испытывает облегчение. За него решили проблему, с которой он сам справиться не мог. И правитель не стал задавать вопросов.

— Они исчезли. Просто исчезли, и все. Нарушения Договора не было. Ты понимаешь меня? — Симеон кивнул и снова заговорил:

— Знаешь, Найл, так получается, что правителем города числишься ты, а порядки возвращаются назад, ко временам пауков. Они руководят и своими слугами, и рабами, и свободными людьми. Без их понукания, добровольно, не работает почти никто. Теперь так выходит, что они потихоньку могут есть людей. Просто потому, что иначе нам не справиться с больными, с дефектными от рождения и уж тем более с умершими. И наконец, получается, что и в пустыню на охоту за людьми они неизбежно должны отправиться. Причем с нашего, заметь, согласия. Так вот, давай покажем им фигу. Попробуем вывести расу здоровых людей без всяких охот и пленных. С помощью и с согласия свободных граждан. Хорошо?

Найл оказался не готов к этому вопросу. Несколько минут он шел молча, взвешивая за и против.

— Хотя чего там решать? На слуг жуков надежды нет, охоты на людей допустить тоже нельзя. Остается только один путь.

Правитель кивнул.

— Тогда я приду к тебе через пару часов. С Шабром. — Симеон не стал прощаться, он просто ускорил шаг, направляясь к реке.

Найл развернулся и пошел во дворец. Поднялся к себе, чтобы снять халат, и надеть дневную тунику. Бесшумно отворилась дверь. В комнату скользнула Нефтис. С чисто женской решительностью она молча скинула одежду и повалила правителя на постель.