Циркач

— Вы знаете, — сказал я, — что Королева питает к моей работе и ко мне лично почти безграничное почтение. И вы так же знаете, что Ее Милость в состоянии — да простит меня Господь, что произношу это вслух — подвигнуть себя принять решение, скажем, практически безрассудного и фантастического характера. Если — упаси Господь — из двенадцати приглашенных я должен стать тем, к кому Ее Милость обратится и произнесет речь, может быть, вы употребите свое влияние, чтобы этого не случилось? Любой другой рыцарь, лишь бы не я, недостойный, нет, во имя Господа, только бы она обратилась не ко мне!..

Старый придворный ободряюще улыбнулся:

— Оглянитесь-ка и посчитайте, сколько будущих рыцарей вы здесь видите.

Все время ошибаясь и начиная заново, я пересчитал, сколько персон, подобно мне увенчанных временной кокардой Ордена, находится в комнате ожидания часовни.

— Не забудьте посчитать самого себя. Ну что?

— Одиннадцать, — удивленно ответил я. — Но где?..

— Двенадцатый будущий рыцарь находится на аудиенции у Ее Милости, — прошептал старый Нобилитас. — Она и станет рыцарем, к которому обратится Королева. И она скоро прибудет с Королевой вместе.

— Она?.. — спросил я. — Она?.. Что Ваше благородие имеет в виду?

— Практически до самого последнего момента, — ответил Нобилитас, — это держалось в тайне и было известно лишь нескольким посвященным. Это наверняка стало бы лакомым кусочком для прессы, и та сотворила бы неслыханную, но и неподходящую и преждевременную сенсацию. — Нобилитас замолчал и огляделся, но в пределах слышимости никого не было. — Женщина… Первый раз в истории нашего отечества сегодня будет посвящена в рыцари женщина, — продолжил он дрожащим от волнения голосом.

Издалека очень слабо, но уже различимо слышались восторженные крики толпы, и по приказу офицера двойной ряд постовых на входе в средневековую часовню — которая была освещена более чем тысячью свечами — выстроился в образцовом порядке, подняв ружья со сверкающими штыками, чтобы потом по первому приказу вскинуть на плечо.

— Ну, мы скоро ее увидим, — быстро проговорил Нобилитас. — Между прочим, Народный Совет Аристократии, который, как вы знаете, состоит преимущественно из консерваторов, оказал некоторое сопротивление… Наградить женщину! Посвятить в рыцари женщину… Но кто не уступит, зная историю ее геройского поступка?.. Она… Эта женщина действительно… Она героиня, — шептал Нобилитас. — Иначе и не скажешь.

Восторженные крики толпы снаружи стали слышны еще яснее: королевский кортеж приближался и наверняка был уже недалеко.

— Я говорю только о том, что знаю сам, и рассказываю вам то, что было доверено мне лично, — продолжал благородный Нобилитас. — Я не знаю, как ее зовут. Она не старая, нет, она, должно быть, еще довольно молода… Она сестра, я имею в виду, медицинская сестра, в любом случае, сестра милосердия, да, в детском доме, в сиротском доме для девочек. Она, кажется, религиозна, я слышал, монахиня какого-то женского ордена…

Офицер постовых дал отряду знак быть наготове.

— В приюте возник пожар, и огонь распространялся так быстро, что можно было и не думать о том, чтобы его потушить, а две девочки оказались отрезанными огнем от выхода, — рассказывал Нобилитас быстро. — И эта сестра бросилась в огненное море ради девочек и, пройдя сквозь дым и пламя на ощупь, вынесла обеих из здания. Но сама получила при этом очень тяжелые, смертельно опасные ожоги.

— Ее Милость Королева! — услышали мы громкий, властный голос.

— Ружья… На плечо! — закричал в свою очередь офицер постовых.

Крики толпы на улице вдруг переросли в оглушающий рев; поверх него еще можно было различить слабое позвякивание ружей, которые постовые перекладывали на плечи.

С того места, где я стоял, было видно дорогу: да, так и есть: там наконец появился алмазный — в щедрых солнечных лучах камни сверкали тысячекратно — королевский паланкин, со всех сторон окруженный и сопровождаемый молодыми аристократами верхом, в пышных праздничных мундирах. В ритм шага носильщиков — атлетов-простолюдинов — поблескивали как драгоценности, которыми была покрыта карета, так и многочисленные алебарды. Двери и окна паланкина по углам были украшены огромными алмазами — бриллиантами и рубинами, — оправленными в дорогие полудрагоценные камни, а стены — полностью отделаны фигурами из благороднейшего, подсвеченного нежными цветами, драгоценнейшего горного хрусталя. И у самого стороннего наблюдателя захватило бы дух от этого спектакля, а вот я не смог сдержать улыбку: насколько наша любимая Королева-повелительница была выше этой, с ее же точки зрения, тщеславной красоты! Сколько раз мы с Королевой говорили об этом; вот и совсем недавно она согласилась со мной и решила, наконец, смириться с красотой и блеском, в котором народ желал видеть своего монарха и на демонстрацию которого просто-напросто имел право.