Циркач

Нотариус огласил инструкцию: «Ты красив и обаятелен, но также очень доверчив. Если ты будешь останавливаться в ночлежных домах и других местах низкого сорта, тебя легко могут склонить к плохим поступкам и легкомысленному в моральном отношении поведению, которое идет вразрез с чистой природой твоей души». Вот почему в инструкциях она также советовала выбрать грузовик самой большой модели, где часть кузова можно отвести под маленькую комнату, обустроенную для отдыха и сна. Ко всему этому был приложен строительный проект, разработанный по ее заказу двумя андрагогами. Таким образом не будет никакой необходимости останавливаться в городских или деревенских ночлежках с плохой репутацией. Еще она пожелала, чтобы в жилом помещении грузовика была ниша для алтаря Матери Божьей, чью изящную статуэтку из португальского фарфора она также оставила мне в наследство, и чтобы перед алтарем всегда горела маленькая свечка, дабы ни со мной, ни с машиной не случилось несчастья и нам не были нанесены тяжкие повреждения.

Вскоре я выбрал и купил тяжелый, длинный, блестящий, новый грузовик, в котором можно было перевозить большое количество товаров. За высокой кабиной, сразу под крышей прицепа, уже был топчан, но я обустроил помещение под ним и — захватив еще несколько метров — под скромное, почти квадратной формы жилище, куда мог зайти не только напрямую из кабины, но и снаружи, потому что в прицепе была вмонтирована боковая дверь. Я переместил топчан на нормальную высоту, у боковой стены, напротив двери, так что он мог служить и диваном.

Обустраивая грузовик, я получил поддержку и советы — в основном, от близких подруг пожилой дамы, которые хотели как можно точнее воплотить в жизнь ее последнее желание. Интерьер получился приятный, даже веселенький, но при этом его нельзя было назвать цветастым или крикливым. Все говорили, что «как в доме, только на колесах», и, в общем-то, так и было: на стенах — светло-лиловые обои с нечастым изображением ирисов, висели шкафчики, выдвижные зеркала и аптечка, а в самом дальнем углу, возле двери, была даже небольшая, но очень практично устроенная кухонька, где я вмонтировал маленький дымоход, который выходил на крышу грузовика — чтобы можно было готовить разные вкусности, не загрязняя комнатку жирными испарениями. Там было уютно, как дома, особенно учитывая, что уродливый металл дымоходной трубы был облицован как камин — голубой плиткой, подделкой под дельфтский фарфор, и понизу украшен оборками с яркой брабантской вышивкой. В нише этого изящно отделанного камина я отвел место под алтарь, поставил португальскую фарфоровую статуэтку Мадонны, укрепив внизу, и днем и ночью там горел стройный, питаемый пахучим гарным маслом, огонек. Священник, хорошо знавший и мою мать, и пожилую даму, освятил кабину, мотор со всеми его узлами и проводами, кузов, комнатку и, наконец, побрызгал святой водой и окурил ладаном изящную, освещенную нежным светом масляной лампочки нишу Матери Божьей. Я чувствовал себя счастливым как никогда: разве горе может настигнуть меня здесь, разве зло способно пробраться сюда? Вот так думаешь, когда очень молод!

Я нашел заказчиков, которые доверили мне перевозку товаров в кузове моего большого автомобиля, и уже очень скоро зарабатывал достаточно, чтобы содержать себя. Вскоре стало известно, что я никогда не останавливаюсь без необходимости и товар в надежных руках, потому что я, например, никогда не присаживался на доверенный мне пакет и не швырял во время погрузки или выгрузки, так что ничего не ломалось.

Единственное, что меня временами мучило — это одиночество, когда бесконечная дорога расстилалась передо мной и появлялись образы, с которыми я не знал, что и делать.

С самого детства — с девяти лет — я отдавался пороку онанизма, в помощь себе сотворяя чувственные и сладострастные картины, и как раз эти картины мучили меня во время долгих поездок, так что мне часто приходилось останавливаться, парковать грузовик, заходить в маленькую комнатку, задергивать сафьяновые шторки и, задыхаясь от грешного желания, ложиться на топчан, обнажать пах и, выдумывая всякие распутные приключения, орошать себя самого предназначенным для размножения семенем.

Эти мои мысли, которые я временами, когда приближался момент исторжения мужской влаги, запинаясь, хриплым голосом проговаривал вслух, были очень дурными и неблагочестивыми. Уже не помню, с чего все началось еще в раннем детстве: мысли и образы возбуждали меня или наоборот — на самом деле именно зов крови вынуждал думать о неслыханных вещах, непостижимых, но в ту пору очаровавших и поработивших меня.