Циркач

Подул ледяной ветер. Коля обнаружил, что баржа давно плывет по ночной Ладоге. Медленно, неуклюже, как здоровенная рыбина, она бултыхалась в воде, увлекаемая теплоходом. Пассажиры, рассевшись на тюках, а кто и прямо на палубе, молчали, укрытые ночью. Лишь изредка до уха Коли доносились короткие фразы с жалобами на холод или просьбами передать одежду. Чтобы хоть немного согреться, он решил поужинать тем, что припас в дорогу: печеньем и чаем из фляги.

Сняв варежки, Коля уселся на чей-то узел – так меньше качало – и достал свои скромные запасы. Чай, конечно, успел остыть, но печенье было мягким. Он наелся, немного успокоился и принялся рассматривать пассажиров баржи. Большинство сидело на тюках: простой люд, работяги, женщины с детьми и старики. Какой-то мальчишка держал перед собой алюминиевую кастрюлю: его беспрестанно полоскало от качки.

На теплоходе резко погас весь свет. С задней палубы баржи появился парень-матрос с длинным куском брезента:

– Ночь холодная, приказано накрыться!

Мужчины, кто покрепче, без лишних вопросов подскочили с мест и начали расправлять брезент поверх досок палубного настила, прямо над головами пассажиров. Скоро угол баржи и сидящие там люди были тщательно укрыты. Коля услышал где-то над головой незнакомый громкий рокот, быстро нарастающий оглушительным ревом моторов. Он не сразу догадался, что может издавать такой жуткий звук. А когда понял, то его спина, несмотря на леденящий ветер, покрылась испариной. Над баржей летел немецкий бомбардировщик!

Коля сидел под брезентом, как и другие пассажиры. Грозное чудовище, летящее в небе, было не видно. Он лишь слышал прямо над ухом приглушенное дыхание соседей по несчастью, испуганное хныканье детей. И беззвучно шептал: «Хоть бы мимо». Эта мысль стучала в голове в унисон со стуком его сердца, вторила ему: «Хоть-бы ми-мо, хоть-бы ми-мо, хоть-бы ми-мо…» Коля нагнулся и весь вжался в палубу баржи, оцепенев от близкой опасности. Если в баржу попадет бомба, то все, о чем он мечтал в Ленинграде, и о чем беспокоился раньше – станет неважным и мелким.

В ту минуту Коля подумал об отце. Их ссора теперь казалась Коле ужасной, непростительной глупостью. Ведь если сейчас его убьет бомбой или он утонет на дне Ладожского озера, сброшенный с баржи взрывом, а отец умрет в лагере от голода и тяжкой работы – то выходит, последнее, что они сказали друг другу – злые, некрасивые, презрительные слова. Хоть-бы ми-мо. Тогда Коля еще успеет что-то! Напишет отцу, попросит прощения за ослушание. Объяснит, что хочет быть человеком – настоящим, независимым, достойным уважения.

И тот ли человек, которым он хочет быть, дрожит сейчас от страха? Тот ли, которого, как идеал, Коля держит в уме и сердце, в эту минуту лежит, распластанный по барже? Как унизителен страх смерти, думал Коля. Когда боишься быть убитым, ты в ту минуту не человек, а зверь. И лучше бы тебя убило в одну секунду, чем несколько минут или часов трястись, трусливо сжавшись от ожидания смерти. Вот что хуже всего. Не смерть, а страх смерти. На него и рассчитывают фрицы, атакуя советские города. Когда же кончится рокот? Коля ждал звуков падающих бомб, но самолет прогрохотал мимо, унося за собой шлейф издаваемого гула. В небо вернулась ночная тишина.

Прошло всего несколько минут. Сто или двести секунд ужаса и стыда? Пассажиры постепенно приходили в себя, выпрямлялись в полный рост и усаживались поудобнее, успокаивали детей. «Кончилось, кажись, кончилось», – раздавалось кругом. Коля выдохнул: в этот раз повезло. Он дал себе слово сразу же по прибытию в пункт пересадки телеграфировать мамаше. Слышал от матроса слышал, что сомкнулось кольцо блокады Ленинграда. А мама осталась там совершенно одна. С Ириной, которая ее терпеть не может. Значит, хуже, чем одна…

Коля почувствовал: мерзнут руки. Хватился варежек – а их нет. Огляделся, спросил соседей, не видел ли кто его маленькие, связанные мамой варежки, которые она подарила перед отъездом. Но пассажиры качали головами. Никто не признавался. Коля ходил по палубе и смотрел под ноги: может, случайно выпали? Затоптаны в толпе?

– Извините! – обратился он к пассажирам. – Кто взял варежки? Маленькие такие, из серой шерсти! Отдайте, люди. Ну зачем они вам?

Его трясло от пережитого страха. Колины глаза в отчаянии блуждали по лицам, но их равнодушные выражения говорили, что пассажирам безразлична его потеря, да и сам он безразличен. Вор или ребенок, случайно прихвативший варежки, даже не думает, как ему они дороги. Коля чуть не плакал. Так подло умыкнули: в то время, как над их головами летел немецкий самолет! Фашисты – враги, от них ждешь подлости, а тут свои обокрали. Не верилось, что кто-то настолько мелочен, чтобы думать о выгоде в минуты общей беды. Как мало он знает о человеческой натуре, думал Коля с сожалением. Где нужно беречься – и то не знает. Ему казалось, что пропажа варежек – дурной знак. Он еще не прибыл в Молотов, а уже устал, замерз и потерял мамин подарок.

***