Цирк "Гладиатор"

— Вы забыли о моей профессии — всё узнавать первым? Помните пожар керосиновых складов на Голодае? Так это был я на извозчике, когда вы стояли на крыльце. Один целковый вашей хозяйке — и она мне дала полную информацию о вас. Обо всём рассказала: и о папиросах, и о борьбе с деревянным манекеном… Вот я и решил подбодрить вас: дескать, друзья помнят о вас, следят за вашими успехами и… помогают собирать коллекцию…

— Ничего не скажешь, помощь была великолепная, — рассмеялся Верзилин.

— Да кто мог догадаться, что вы подумаете на этого шарлатана, когда ему его соперники всадили три пули в затылок… Тем паче что я считал, что вы в хорошей форме, готовитесь к схваткам и даже взяли себе спаррингпартнёра… Мне всё ваша хозяйка доложила. И надо сказать, что у неё редкий дар представлять всё в лицах. Я умирал со смеху, когда она показывала, как вы боретесь с чучелом…

— Коверзнев, мы опаздываем, — строго проговорила Нина, помахивая перчатками. — Расскажешь по дороге.

Леван, одетый в чёрный безукоризненно сшитый костюм, стоял, склонив голову, держа в руке большой ключ.

Пропустив вперёд Верзилина с Никитой, Коверзнев пошёл за ними, но вдруг спохватился и, хлопнув себя по карманам, сказал виновато Нине:

— А булку я опять забыл.

И Верзилин заметил, что девушка в первый раз улыбнулась на слова Коверзнева.

А тот через минуту нагнал вышедших на лестничную площадку мужчин и продолжил свой рассказ о верзилинской хозяйке.

— Она считала вас рехнувшимся и часами простаивала у замочной скважины. Вот так.

Он согнулся (лицо его приняло бабье, глупое выражение) и прижался с комической осторожностью к замочной скважине в чужих дверях. Дверь неожиданно распахнулась и, к удовольствию Никиты, который не смог сдержать смеха, стукнула Коверзнева в лоб.

— Так и надо, — усмехнувшись сказала Нина.

А старик в чёрном пальто, распахнувший дверь, спросил, приподняв шляпу:

— Пардон. Я вас ушиб?

— Нет, что вы, — сказал Коверзнев, потирая лоб. — Это лишь плата за мои артистические таланты, — но, когда старик скрылся из виду, погрозил ему кулаком.

Всю дорогу до Невского он пытался шутить, вопросительно поглядывая на Нину. И было видно, что всякий раз, когда она усмехалась, он становился счастливым.

У лютеранской церкви на Невском он остановился и, вытащив из кармана измятые куски белого хлеба, стал их крошить и швырять сизым голубям, вызвав этим у Нины улыбку. Однако через несколько минут девушка одёрнула его, сердито сказав:

— Мы можем опоздать.

На что Коверзнев проскандировал:

— Бабушка–прабабушка лепёшек напекла — покушай, Бум, телятинки: давно уже пора. Бабушка–прабабушка, нельзя ли обождать — когда курю я трубочку, прошу мне не мешать.

— Не паясничай, — сказала Нина.

А Верзилин спросил:

— Бум — это кто?

Коверзнев вздохнул, покосился на Нину. Потом ответил:

— Насчёт Бума мнения расходятся. Нина уверяет, что это собачка. А я считаю: старичок. Иначе — почему же трубочка?

— Ты лучше подумай, как билеты достанешь, — прервала его слова Нина.

— Достану, — успокоил её Коверзнев.

И действительно, они простояли всего несколько минут у старинного особняка, рассматривая тусклые витражи первого этажа, изображающие рыцарей, как Коверзнев появился в подъезде, размахивая билетами.

Перед особняком толпилась нарядная публика, стояли коляски и автомобили.

— Идёмте, — сказал Коверзнев, пропуская вперёд Нину, поддерживая её за локоть.

У входа, на тумбах, обтянутых жёлтым бархатом, стояли скульптуры девы Марии и Христа; бог–сын в бело–голубых одеждах глядел с распятия на Верзилина, Никиту и Левана укоризненно — видимо упрекал: отъелись, бездельники, а я страдай за вас.

Верзилин даже вздохнул, до того ему стало неловко за свою комплекцию… И вообще, чёрт возьми, зачем они затесались в общество, которое именует себя: «весь Петербург»!.. Он попытался взглянуть на свою компанию их глазами — глазами золотой молодёжи, модных адвокатов, гвардейских офицеров, мордастых подрядчиков, нажившихся на японской войне… Да, занятная, видно, картина: трое громадных, пышущих здоровьем мужчин и худенькая красавица грузинка. И Коверзнев, как назло, исчез куда–то…

Верзилин обвёл подозрительным взглядом первую залу, снова вздохнул. Но вдруг глаза его задержались на небольшом полотне: зелёные берёзки на угоре, за, ними река, жеребёнок щиплет травку–ничего словно нет, а сердце сжалось. «Какая прелесть, — подумал он. — Век бы смотрел…» — и, не отрывая взгляда от картины, отыскал Нинину руку и сжал её.

— Чудесно, — сказала она, ответив на пожатие, — Леван, Никита, смотрите.

— Бесподобно, — согласился её брат.

— Словно в детстве… Босиком побегать хочется… Цветы собирать… — отозвался задумчиво Никита.

Но тут появился Коверзнев и потянул их за собой, торопливо объясняя:

— Сейчас я вас познакомлю с Яном Францевичем — он художник и путешественник. Объездил Палестину, Аравию, Индию, Алжир… Где только не был! Романтик! Настоящий романтик! И музыкант!.. Приятель Рахманинова.

Они шли по анфиладе комнат, лавируя в толпе, поглядывая на картины и на цветы в одинаковых горшочках, расставленные вдоль стен.

Нина шепнула Верзилину: